Рецепт изготовления человека

Это было мудрое решение! Когда Вика сказала «А Павлик! До чего же умненький! Дай, говорит, баба, дай!», Боря искренне обрадовался поводу засмеяться, глуша сильное урчание в животе:

– Да, внучата – это чудо! А у меня нет, к сожалению!

– Ну-у, как же вы так?

– Наверстываю по мере сил!

К счастью, второй внук оказался куда умней первого, и крепнущие позывы Борис давил хохотом немилостиво. Вика закипала: родные кровиночки дарили радость не только ей!

Прилично поддавливать стало минут через десять, и шторки кондиционера Боря перенаправил себе на брюхо. Помогло аж никак. Паника усилилась. «Сука! – думал он. – Даже если у неё вся родня номинируется на Нобелевскую премию, двести грамм говна в Иерусалим не довезти!»

– А то и триста! – добавил Борис уже вслух.

– Не поняла…

– Я говорю «трист»! Грустно, по-французски. Детки вырастают…

– Увы, увы… Но они навсегда остаются для нас детьми!

– Безусловно! Как там у Марины Ивановны?

«Безнадёжно взрослый Вы? О, нет!

Вы дитя, и Вам нужны игрушки…»

– Вы любите Цветаеву?! Как это мило!

– Обожаю! – простонал Боря, гася взрыв где-то в районе обводной кишки.

– О, чудо! А помните вот это… «Две руки, легко опущенные на младенческую голову…»? Вика препроводила декламацию рукой и сбила шляпу с сидящего впереди хасида.

– Ничего-ничего! – сказал тот по-русски. – Лучше Цветаева, чем арабские ножики!

Но Вику уже несло. Она коснулась указательным пальчиком бровки:

«Две руки – ласкать, разглаживать

нежные головки пышные.

Две руки, и вот одна из них

за ночь оказалась лишняя…»

Боря внимал, сжавшись и подвывая на ускорениях. Он перебирал в голове всё, что подмёл утром из холодильника. Колбаска… Ну старенькая, но так-то ничего? Сыр тоже. Маслины, салатик… Всё нормальное! Яичнице со вчера точно ничего не сделается.

Автобус резко тормознул, и Борина аналитика замерла у бездны. Он притаился, пробуя сориентироваться. По ощущениям было вполне сухо, но по запаху, как говаривала деканша, отнюдь!

Вика запнулась, повела головкой по сторонам и остановила молящий взгляд на Боре. Боря показал глазами на хасида. Хасид уже ёрзал и сказал на иврите: «Я слышу, что-то пошло не так, Рони?» Рони, лет двенадцати, показался с зажатым носом в проёме между кресел, уставившись на Вику. «Так на чём это я…? – краснея, сказала она. – Память – кошмар!» – «Я себе представляю» – поддержал Рони и получил от папы подзатыльник.

Автобус дёрнулся, пошёл в разгон, и после недолгой паузы, наконец, раздалось то самое «Кефир, блядь…» – «Не поняла! – опешила Вика. – Опять французский?» – «Кё фэр…! Что делать! – еле выдавил Боря. – Цветаева по-французски – это нечто!»

Спазмы немного приутихли. Остаток дороги шатко-валко прошёл в разборе неудачной эмиграции великой поэтессы и её трагических любовей. В этих местах хасида разворачивало ухом в проём. Понемногу беседа иссякла. Вика боролась с дремотой, периодически тыча в окошко мизинцем: «Ой, смотрите – опять верблюды!»

На въезде в Иерусалим начались пробки, автобус подёргивало. Борис холодел.

Абсолютного минуса он достиг аккурат у струнного моста, за пару сотен метров до конечной остановки. Внутренний монолог зазвучал беспощадно: «Фима! Конченый ушлёпок! Ты у меня сожрёшь весь свой кефир разом с картоном!»

Вика обеими ручками сдавила сумочку: «Знаете, Боря, мне сейчас подумалось… О, где Вы были раньше?!» Боря старался что-то показать на пальцах. «Нет, Борис, нет! Не говорите ничего! Я всё понимаю…» Автобус остановился. «Ерушалаим, тахана мерказит» – продув микрофон, известил водитель. Пассажиры тронулись на выход. Встал и хасид, сияя и косясь на Викины коленки: «За Цветаеву было интересно! Да, Рони?» У Рони вид коленок вызвал оцепенение и поимку второго подзатыльника. Вика притворно улыбнулась. Борису напрягаться не пришлось: жуткая улыбка рассекала его, как Гуинплена. Когда салон опустел, Вика сказала:

– Боренька, пора!

– Викуша, Вы идите, наверное… Мне нужно ещё кое-что обдумать…

– Здесь?

– Здесь!

– Но…

– Несколько строк… Потеряются…

– Не понимаю…

– Идите!

Вика возмущённо глотала воздух:

– Не понимаю…!

– Идите уже!!!

– Мерзавец… – прошептала она и выскочила вон.

– Это конечная. Ты выходишь? – спросил водитель.

Боря снова перешёл было на язык жестов, но сник и вцепился зубами в подголовник.

– Так ты выходишь? Или мне вызывать полицию?

Иерусалим всегда действовал на Бориса исцеляюще. Сердце переставало сбиваться, дыхание становилось лёгким и – главное – мысли освобождались от тревоги. Боря даже придумал что-то, вроде «Постоянно умирать можно, где угодно, но изредка жить нужно приезжать сюда!» Здесь не требовалось ни знать, ни верить. Достаточно было находиться. Поэтому Борис сейчас просто сидел и ждал традиционного чуда.

А Вика уже стояла на трамвайной остановке, и в голове её стучало: «Какая же я идиотка, господи!» Потом толпа вдавила её в подошедший трамвай, и сигнал закрывающейся двери отрезал все звуки снаружи, кроме сирены – то ли полиции, то ли скорой помощи, то ли пожарной. Когда-то Вика решила, что разбираться в этом необязательно, ввиду отсутствия главной службы – «экстренной помощи разбивающимся ни о что сердцам».

Урок