Рецепт любви

— Так хотят сделать все мужчины, — прошипела она. — Даже те, кто провозглашает себя феминистами. Особенно те, кто называет себя феминистами. Но потом они понимают, что мягкая, маленькая, красивая, застенчивая девчонка, которая владеет пекарней, может сама о себе позаботиться. Может снести и поставить гипсокартон. Может сама менять шины. Может делать около сотни вещей, за которые мне пришлось бы кому-то заплатить. Она чертовски впечатляет. Женщин, конечно. А мужчины считают, что она таким образом делает их бесполезными или неполноценными. И вот тогда они решают, что пришло время начать отбирать у нее по чуть-чуть. Маленькие кусочки, но они все равно уменьшают ее. Она сильна во многих отношениях, но в то же время хрупка. Она склонна думать о себе самое худшее из возможных, если люди позволяют это. И он позволял.

Моя кровь вскипела. С той секунды, как я увидел, как этот хрен дотронулся до нее в пекарне. Потом, когда я увидел его кольцо у нее на пальце. Снова, когда я увидел этот гребаный синяк на ее лице.

Но сейчас по-другому. Потому что, какой бы крутой ни пыталась быть австралийская цыпочка, я знал, что под всем этим гневом тоже скрывалась боль. Она любила Нору. Сильно. Достаточно, чтобы прийти сюда, желая встретиться со мной лицом к лицу. Достаточно, чтобы причинить боль, когда она увидела, как ее подругу разбирают на части, и ничего не смогла с этим поделать.

— Если ты ищешь девчонку в беде, можешь сразу отвалить, — она прищурилась, глядя на меня. — Она спасла себя. Из дерьма, о котором ты даже представить себе не мог. Так что, если хочешь исправить ее жизнь… оглянись вокруг, приятель, — она махнула в сторону пекарни позади нас. — Она уже это сделала. Ты ей не нужен. И если ты хочешь ее только по этой причине, тогда уходи. Сейчас же. Потому что на этот раз я не собираюсь сидеть в стороне, пока мужик пытается сбить ее с ног, чтобы стать выше, притворяясь, что он тоже поднимает ее.

— Ты закончила? — спросил я, когда она несколько секунд молчала.

Она хмуро посмотрела на меня.

— Если ты причинишь ей боль, я сниму кожу с твоего лица и поджарю ее на своем барбекю у тебя на глазах.

Я кивнул, изо всех сил стараясь сдержать желание улыбнуться. Не потому, что она казалась смешной… Она была чертовски серьезна, вот почему мне нужно было улыбнуться. Я чертовски обрадовался, что у Норы есть друг, готовый вот так за нее биться. Многое говорило о том, каким человеком была Нора.

— Меньшего и не ожидал, — сказал я ей. — Понимаю, почему ты хочешь защитить ее. Она заслуживает этого. А еще эти мужчины — придурки. В свое время я был одним из них.

Я внутренне поморщился, подумав о том, как плохо я обращался с женщинами, когда впервые вернулся домой. Я никогда не поднимал и не собираюсь поднимать руку на женщину. Но это не означало, что я не причинял им вреда. Использовал их. Был черствым, жестоким, потому что мне нужен был секс, чтобы заглушить кошмары, но также я не мог вынести другого человека рядом с собой.

Я снова сосредоточился на Фионе.

— Но я не собираюсь причинять ей боль, — это было обещание. Больше для себя, чем для Фионы.

Она пристально смотрела на меня, оценивая мои слова, взвешивая их. Я подозревал, что у Норы не было большого опыта, когда дело касалось мужчин, и из того, что рассказала Фиона, и чуть-чуть от Норы, — понял, что она была доверчивой. Доброй. Она не ожидала, что мужчины будут лгать ей.

А Фиона да. Она знала нас слишком хорошо. И она знала, что большинство мужчин имеют привычку давать обещания, чтобы получить желаемое.

Она медленно кивнула после долгого молчания.

— Хорошо, — смягчилась она. — Но я слежу за тобой.

— По-другому и быть не могло.

Нора

Когда Роуэн вошел в дверь, у меня перехватило дыхание. Сердце бешено колотилось в груди, колени дрожали. Губы горели от напоминания, когда он целовал меня утром.

Пометил меня. Сделал своей. Хотя я и до этого была.

Но за это утро мне удалось убедить себя, что это все приснилось. Или что я переоценила то, как он прикасался ко мне, смотрел на меня, как его голос стал хриплым и полным обещания.

Я очень хорошо умела убеждать себя во всевозможных вещах.

Но, увидев, как Роуэн неторопливо вошел, его глаза инстинктивно нашли мои, стало неизбежным фактом, что я вообще ничего не воображала.

Переоделся. Он был одет во фланелевую черно-красную расстегнутую рубашку в клетку, с черной футболкой под ней, подчеркивающей пресс. Поношенные джинсы, забрызганные краской, а на ногах рабочие ботинки. И, конечно же, его фирменная бейсболка, надетая задом наперед.

Мне было очень трудно — почти невозможно, если честно, — обслуживать оставшихся клиентов, стоящих перед ним в очереди.

Пальцы онемели, в животе кружились бабочки, а тело побуждало бежать. Я всегда убегала от чувств страха и неловкости.

Но этот пристальный взгляд… я застыла на месте.

— Привет, — выдохнула я, когда он встал передо мной.

Он ничего не сказал, просто продолжал смотреть на меня таким взглядом, который не годился для публики.

Когда моя нижняя губа задрожала, его глаза проследили за этим движением.

Затем он перестал пялиться.