Рецепт на тот свет

Маликульмульк вошел в сени — и сделал глубокий вдох. Весь дом был пропитан изумительным, сказочным ароматом, ароматом великолепным и роскошным, именно тем, на который тут же отозвалось ожиревшее, но чуткое к прекрасному сердце Косолапого Жанно. В доме только что поспела отменная уха.

— Мневая? — успев сглотнуть слюнку, спросил Маликульмульк, а Косолапый Жанно беззвучно зааплодировал и отпихнул философа в сторону, шепнув: слава те Господи, вот и мой час настал.

— Мневая! Ни в Рижском замке, ни в котором из трактиров такой ухи нет, как стряпает моя тещенька! — возгласил Демьян. — Пожалуйте за стол, ваше сиятельство!

Философ усмехнулся, а Косолапому Жанно было все едино: зови хоть горшком, только в печку не ставь.

— Мы без ухи не живем, — объяснял Демьян, препровождая гостя в комнату и помогая избавиться от шубы. — Я вон бегу на Клюверсхольм со сбитнем, а обратно непременно ведерко жирных ершей принесу. Там рыбаки, как лед встанет, целыми ватагами выходят, сидят над прорубями, как вороны, и коли пробежишь по Зунде, то можно недорого взять.

Все население комнаты, убранной на старинный русский лад и освещенной всего лишь двумя сальными свечками, молча таращилось на нежданного гостя. Была тут совсем молоденькая женщина в сарафане и душегрее, с грудным младенцем на руках — скорей всего, Демьянова жена, была женщина лет сорока, тоже в сарафане и душегрее, с виду — норовистая ведьма, метнувшая такой взгляд в сторону сбитенщика, что даже Косолапому Жанно стало ясно: теща! Была чета старичков, было бородатое лицо духовного звания в подряснике, был маленький юноша непонятного возраста — меж тринадцатью и девятнадцатью, был мужчина, одетый не в кафтан, а в сюртук, и чем-то он показался знаком философу.

Все, кроме тещи, сидели за накрытым столом, и Демьян поспешил высвободить место для гостя, старательно называя его своим благодетелем. Философ и не подумал отказываться ради приличия — Косолапый Жанно ему бы этого ввек не простил.

— Капустки, грибочков! — предлагал закуску Демьян, и предлагал от щедрого сердца. — Я весь день-то на ногах, Бог весть где болтаюсь, и мы к вечеру готовим горячее, зимой без горячего нельзя. А что уха мневая — так когда ее и варить, как не теперь? Сейчас мень уже жирует, немалую печенку с молоками нагулял, к весне еще больше будет. Тогда хозяюшка наша Степанида Игнатьевна подаст на Благовещенье такую кулебяку с кашей, осетровой вязигой и мневой печенкой — хоть самому государю впору! А до поста еще успеем мневой сковородкой побаловаться.

— Это что? — спросил, садясь, Косолапый Жанно.

— А вообразите, ваше сиятельство, полную сковороду печени с молоками, тушенными в сметане!

— Ох… — только и смог произнести Косолапый Жанно, вообразив оную сковороду не менее аршина в поперечнике. Это был вызов — съесть в одиночку столь сытное и жирное едово он счел подвигом и тут же подвига возжаждал. Налимья печенка в сметане! Как же лихо пролетят в брюхо первые куски, как сладострастно будут разжеваны следующие!..

— Семейство мое, — Демьян представил гостю супругу Марью, тещу Степаниду Игнатьевну, дедушку с бабушкой, чьи имена прозвучали как-то невнятно, духовное лицо — пономаря Благовещенского храма, юношу — это оказался брат супруги Фома.

Человек в сюртуке представился сам.

— Вы меня не признали, Иван Андреич. Я Иван Яновский, учитель. Был представлен ее сиятельству, когда изволили посетить школу.

— Точно! Никак не чаял встретить вас тут, да и сидите вы неприметно, в уголке.

— Я даю уроки молодому человеку, — Яновский указал на Фому, — и дважды в неделю столуюсь в этом почтенном семействе. Жалованье наше невелико, приходится исхитряться…

— Хоть один в доме грамотный будет, — заметила теща, покосившись на зятя, супруга же промолчала.

Демьян налил всем, включая супругу, по стопочке водки, сам нарезал хлеб — вел себя как хозяин дома. А потом Степанида Игнатьевна стала приносить из-за занавески большие миски с ухой. В каждой лежали крупно нарезанные печенки и молоки. Косолапый Жанно пожалел, что освещение слабовато: как бы вдохновил на подвиги вид янтарных кружков жира, словно бы миска была покрыта дорогой парчой.

Демьян произнес молитву. Выпили, закусили, погрузили в уху деревянные ложки. И первое, что попало в рот Косолапому Жанно, вызвало недоумение.

— Что это? — спросил он. — Никак не печенка.

— А это я у немцев научилась картофель в уху класть, — объяснила Демьянова теща. — С ним сытнее, а вкуса не портит. И тмин они добавляют — они без тмина не живут.

С первой миской Косолапый Жанно управился щегольски — все еще вылавливали картофель, чтобы оставить печенку с молоками на потом, а он уже накренил миску и вычерпал остатки.

— Вот люблю! — обрадовался Демьян. — Вы, ваше сиятельство, славный едок! Степанида Игнатьевна, еще тарелочку гостю! Ушица на славу сварена! Марьюшка, дай ковригу…