Рецепт на тот свет

— Вспомнил! — торжественно объявил он. — В год, когда Петер Бирон женился, — вот когда это было! Мы ведь писали письма в столицу, в Сенат, в Медицинскую коллегию — а ведь тогда наш барон фон Фитингоф еще не возглавлял этой коллегии! Он помогал нам позже, когда государыня нарочно вызвала его в столицу, чтобы сделать сенатором и поставить во главе Медицинской коллегии, а тогда он еще жил в Риге и всячески нам помогал — он тоже не любил выскочек. Нас послушали, и Семену Лелюхину запретили выпускать его бальзам. Но он не угомонился — это же выгодное дело, а он к тому времени уже открыто был хозяином фабрики, купил оборудование, купил травы и спирт, вложил в дело деньги. Он принялся писать в столицу и добился своего — на это ушло девять лет. Я думаю, что все это время фабрика работала, но без лишнего шума, а товар расходился тайными путями — те же трактирщики могли его брать, здешние помещики могли заказывать для себя хоть бочками. И вот в восемьдесят девятом, совсем недавно, Лелюхин добился права выпускать свой то ли белый, то ли желтый бальзам. Говорите что хотите, а фабрика все девять лет не стояла заколоченная — иначе как бы он сразу стал выпускать по пятнадцать тысяч бутылок в год? Мы опять пошли в наступление. Он не сдавался. Потом он умер, дело перешло к его сыну, сын тоже не хотел лишаться такого знатного дохода. В девяносто шестом году вышел указ — Лелюхину запретили торговать в Риге его бальзамом, а нам, аптекарям, позволили. А через год покойный государь издал особый указ, который нас немного смутил — он назывался так: «О продаже Рижского и Кунцевского бальзама за печатью Казенной палаты». Возможно, Лелюхины писали в столицу о двух видах своего бальзама, нам никто их посланий не показывал. Покойный государь разрешил Лелюхину делать свой напиток для продажи за море, и каждая пробка должна была быть помечена печатью Казенной палаты. На том наша склока вроде бы и завершилась, но я точно знаю, что бальзам с Клюверсхольма появляется в Риге, и мы об этом не раз писали в столицу. Вот так и скажите его сиятельству — Лелюхины нарушают указ покойного государя! Фу, вот теперь — все… где мой кофей?..

— Вам нельзя больше двух чашек, герр Струве, — напомнил Карл Готлиб.

— Убирайся… — голос внезапно сделался полупридушенным и хриплым.

Ученик поспешно вышел.

— Пожалуй, пойду и я, — сказал Маликульмульк. — Я утомил вас, герр Струве, простите ради Бога.

— Ничего, ничего… его сиятельство должен знать правду…

— Помочь вам перейти на диван? Позвать Теодора Пауля?

— Да, позовите, любезный друг. Я давно так много не говорил. Вы узнаете, что такое… настоящее молчание… узнаете, когда женитесь…

— Герр Струве!

— Вместо вас будет… говорить супруга…

— Теодор Пауль! — крикнул Маликульмульк. — Сюда, скорее!

Вдвоем они отвели старого аптекаря в дальнюю комнату, уложили на диван, а Карл Готлиб принес еще каких-то пузырьков.

— Я все непременно передам его сиятельству, — повторял Маликульмульк. — Его сиятельство будет вам благодарен! Князь непременно поможет покончить с этим древним спором!

— Да, да… а я потолкую с Илишем… может, вместе мы еще что-то вспомним… Слава Богу, генерал-губернатор решил разобраться в этой истории и заступиться за тех, кто несправедливо обижен!.. Илиш, наверно, помнит больше, чем я, он моложе… Да он тогда и больше меня интересовался бальзамом Кунце. Так и скажите его сиятельству — рижские аптекари будут безмерно благодарны…

Наказав передать поклон Гринделю, Маликульмульк покинул аптеку Слона.

Когда он рассказал историю с бело-желтым бальзамом Голицыну, тот слушал внимательно, в соответствующих местах смеялся, а потом и произнес:

— Сия точка зрения — аптекарская. Производить обыкновенную настойку, пусть даже с целебными свойствами, под названием лекарства — придумано неплохо. Однако придется тебе, братец, и с Лелюхиными потолковать. Садись-ка в сани и дуй на тот берег, на Клюверсхольм. А в канцелярии и без тебя сегодня обойдутся.

— Я также уговорился, ваше сиятельство, с учителями Екатерининской школы, чтобы взяли дивовских внуков. Обещали найти дом, куда бы их устроить на полный пансион. И, ваше сиятельство, пожертвований просят. Сказывали, бывший генерал-губернатор самолично приходил, смотрел школу, чуть ли не на уроках сидел…

— С этим — к княгине! Пусть берет моих наследников и едет! И ей — развлечение, и детям — польза. Может, кого из тех учителей она к нам наймет. А то растут здоровые детины, а что у них в головах, кроме французского языка и твоей ненаглядной словесности, — одному Богу ведомо.

Маликульмульк пошел в княгинины комнаты.

Варвара Васильевна приняла его в своем будуаре, по-свойски. Она сидела в шлафроке, с распущенной рыжей косой чуть ли не до подколенок, а горничная Глашка медленно проводила по волосам сверху вниз большим роговым гребнем. Две придворные дамы, Прасковья Петровна с Натальей Борисовной, сидели тут же, рукодельничали и развлекали госпожу беседой. Екатерина Николаевна все еще была в немилости и отсиживалась в комнатушке, которую делила с Прасковьей Петровной.