Рецепт одной войны

Жан-Жак раз за разом замечал, что Жюли постепенно меняется. Честно говоря, она и сама иногда диву давалась, обнаруживая в себе новые черты. Откуда, например, временами бралась эта вредность? Или подозрительность? Или даже мстительность? Такого за Жюли никогда прежде не водилось. Ей то и дело хотелось сердиться на Жан-Жака, придираться к его словам, говорить воспитательным тоном. Почему? С чего вдруг? Что-то, до сих пор спавшее, поднималось из самой глубины и выступало наружу. Но каким-то шестым чувством она понимала: это правильно, так и должно быть. Ведь они с Жан-Жаком теперь не чужие друг другу!

– Вчера за весь вечер ты ни разу мне не написал! – Жюли смотрела на Жан-Жака с укоризной.

– Как это не написал? – удивлялся Жан-Жак. – Я писал! Кажется…

– Нет, не писал! – Жюли демонстрировала Жан-Жаку экран своего телефона: любой мог проверить, писал он или не писал, за вчерашний день в телефоне не было ни одного полученного от Жан-Жака сообщения.

Тот чесал в затылке.

– Так ведь мы же с тобой по телефону разговаривали! – вспоминал он. – Ну точно, разговаривали! После тренировки. В шесть. Я помню.

– Разговор – это одно. А эсэмэска – совсем другое, – не очень логично заявляла Жюли. – Да и потом, после шести я о тебе больше ничего не слышала.

– Да? Может быть. Так получилось… Мы все пошли к Этьену и разошлись только в восемь. А я еще остался, чтобы скачать реферат… А потом… Потом уже поздно было.

Жюли красноречиво кивала в такт его словам: давай-давай, говори! Оправдывайся! Сам же видишь, что получается неубедительно.

– Нет, честно, – продолжал Жан-Жак. – Я просто не парился на этот счет. Мне казалось, что я писал. Я просто не подумал, что ты ждешь…

– Пожалуйста, никогда так больше не делай! – с расстановкой говорила Жюли. Говорила не как девочка, а как взрослая женщина. Кажется, так мама иногда разговаривает с папой… – Ну конечно, я жду. Всё время. И всё время должна чувствовать, где ты. Если ты не звонишь и не пишешь, я просто в панику впадаю! Я места себе не нахожу!

Жан-Жак вслушивался – не столько в слова, сколько в интонацию – и смотрел на Жюли с уважением. Она говорила другим, каким-то незнакомым тоном. И с одной стороны, ее упреки могли бы показаться капризами, придирками, даже глупостью. А с другой… А с другой, он чувствовал, что она не выдумывает – про панику и всё прочее. И это означало какую-то совсем другую, более глубокую связь между ними. И от осознания этой связи на душе становилось одновременно и тревожно, и хорошо.

– Это ведь совсем не трудно – написать, – продолжала Жюли. – Прислать хоть пару слов. Хотя бы смайлик. Чтобы я знала: с тобой всё в порядке. И ты не свернул шею на своем скутере. Это так просто! И я буду спокойна. Обещай мне! Обещаешь?

– Обещаю.

– Вот и хорошо!

* * *

– А вот скажи, что тебе больше всего во мне нравится? – спросила как-то Жюли.

– Больше всего? – вопрос был скорее шутливый, но Жан-Жак приготовился ответить на него всерьез.

Жюли думала, он скажет: позитивность. Или обаяние. Или, в конце концов, красота. А он улыбнулся:

– Пушок у тебя за ухом.

– Какой еще пушок? – нахмурилась Жюли. Вечно он с какими-нибудь глупостями.

– Ну, волосы за ухом, там, где шея начинается… Они совсем другие, чем на голове. Мягкие… Такими нежными колечками. Будто детские… Вот и ты такая же: снаружи – как смерч. А по своей сути – как вот эти нежные детские колечки.

Ну и что вы после этого скажете? Какой он всё-таки бывает милый, этот Жан-Жак! Когда он начинает так говорить, Жюли готова ему всё, всё простить!

24. Личное дело Курта

А в это время в школе, в тренерской комнате, члены Совета Воинов Железного Кулака обсуждали инцидент на мосту, произошедший несколько дней назад.

Шестеро членов Совета, расположившись по одну сторону длинного стола, образовали своего рода трибунал. Седьмой член Совета, Курт, сидел перед ними, опустив голову, на одиноко стоящем посреди комнаты стуле.

Доротея сидела чуть поодаль. Члены Совета нет-нет да и бросали на нее вопросительные взгляды, стараясь понять, о чём она думает. Но Доротея сидела с очень прямой спиной, положив на стол кулаки, и ее лицо оставалось бесстрастным и непроницаемым. За время собрания она ни разу не переменила позу и даже не пошевелилась – как и подобает стойкому воину.

В Совет входили правофланговые пяти отделений, командир всего отряда и барабанщик. Совет только что выслушал участников происшествия – всех воинов, стоявших в тот день в наряде вместе с Куртом, – задал вопросы и составил ясное представление о том, как всё произошло.

Мнение членов Совета было единодушным.

– Это просто ни в какие ворота не лезет! Весь город над нами смеется! Эти клоуны важное дело превратили в цирк!

– Лучше, чтобы поста вообще не было, чем так облажаться!

– Ладно бы сами! Так они и всех нас выставили на посмешище! Девчонка над ними издевалась, а они стояли как лохи! Воины Кулака называется!

– Это всё Курт! Он тормоз! Стоял уши развесив!

– Конечно, Курт! Он был старшим, он за всё отвечает! Если бы он не затупил…