Рецепт от безумия

Не знаю, — честно призналась она Рядом стоял компрессорщик, хлопая глазами, как идиот Я не видел их вдвоем никогда.

Ты любишь ее! — спросил приятель шепотом, едва шевеля губами

Ты любишь меня? — спросила она, вздрогнув ресницами

Я рванулся вовнутрь — там хохотал компрессор. Я снова рванулся, вперед — там стояли они. И я ушел, пнув ладонями на выходе приставучего вахтера, оставив навсегда компрессорную, хохочущий в ней компрессор и их двоих, убитых одним выстрелом. Я шел, шатаясь, как больной, прикрывая глаза рукой, в робе, оставив даже ключи от дома.

Компрессор сожрал все, что мог. Мою трудовую книжку и двух живых людей.

Кто шел? Наверное, не я. Это был приехавший из сказки, из понятной и радостной, с сильными людьми, очень красивыми и умными. Приехавший спасать наш простой мир, в котором он жил и должен жить. Не я это был, а какой то двадцатилетний, разрывающийся на две части мальчик.

Вот только кто сможет простить его? Может быть, простят ту, хорошую сторону. Я знаю, что первую А вторую? Она ведь тоже была частью этого мальчика.

Я хочу написать об Общине, о Школе, об удивительных и простых законах Космоса

Но как о них писать, не рассказав о преследовавшем безумии Я не писатель Мне это не нужно. Но, кажется, наконец то понял, что такое муки творчества Понял, почему художник кричит, хватаясь за голову, кричит, что нет у него вдохновения.

Я понял, почему у писателя дрожит рука, искривляя буквы Не потому, что вдохновение Просто в тот миг, когда хочешь отдать лучшее, вспоминаешь всю жизнь, от начала до конца Она бывает очень страшной, она хватает своими щупальцами, как осьминог, и даже иногда отбрасывает в угол комнаты, ударяя головой о стену.

"Я не могу!" — кричит художник, протыкая свой холст "Я не могу!" — кричит тот, кто пишет книгу, сжигая свои кривые буквы и пугающие слова

Теперь я знаю точно. Учитель был полностью прав Ошибки прошлого ранят в самое сердце Мне даже кажется. Учитель, что они частенько убивают наповал Что делать мне? Но я знаю, все равно найду силы дописать до конца, до твоих законов, великих и незыблемых, знаю, для чего пишу, хоть ты. Учитель, и не совсем одобряешь это. Да, я сын этого выжившего из ума мира Но ты же знал, куда посылаешь меня Что ж, ты не ошибся Все это не убило меня Ты знаешь, для чего я пишу Для того, чтобы, не дай Бог, кто-нибудь так же оглядывался, как я. Или, не дай Бог, написал такое же.

Плохо соображая и бредя как в тумане, натыкался я на прохожих. Дома никто не удивился. Не спросили даже, почему в промасленной робе. Я сидел в прихожей на полу, тупо уставясь на люстру, не понимал простую истину. Человек так же, как и животное, стремится продлить свой род, укрепить себя на этой земле. Но только животное это просто делает, а человек… Его разум довел до боязни продления рода, а желание довело до исступления.

Ты чего, сынок? — испуганно спросила мать — Ты не нашел ее, тебя прогнали?

Что теперь будет5 — Она начала переходить на крик.

Да ничего, — ответил бывший компрессорщик — Женюсь я, вот и все.

Ой! — радостно хлопнула ладонями она — И родители согласны? Ведь такая молоденькая.

— Согласны, согласны, — прошипел я.

Георгий, Георгий! — радостно закричала мать

Из глубины квартиры выпрыгнул Серафимыч и как-то странно начал расплываться Вся квартира стала похожа на колышущийся сосновый лес.

— Ну, — прогудел Серафимыч, жуя что-то. — Здорово! Мать медленно расплывалась серым облаком, поднимаясь под по толок.

Мы тебе даже квартирку бабушкину вернем, — пропищала она с потолка.

— Угу, — прогрохотал Серафимыч, полностью растворяясь у меня на глазах.

И вдруг я увидел, что он сегодня ел. В прозрачном желудке лежал слой борща, слой недожеванных котлет и еще слой какой то дряни.

Вот будет хорошо, — послышался издалека голос мамы "Ну вот, даже квартиру сохранили", — подумал я, ковыряя пальцем полупрозрачную дверь кладовки.

Работать будете, — пищала мама — В вечерний пойдете.

Силы были на исходе. «Господи», — вспыхнуло у меня в мозгу. Вспомнились слова Учителя: "Родители ведут и, если не понимают, не доводят, виноваты только они и никто другой. И не будет им спокойствия ни тут, ни там".

День был тяжеленный. "Здесь не нужен я. Где ты. Учитель? — Тяжеленный был день. — Не знаю… А может, Серафимыч наступил на голову… " Я потерял сознание.