Рецепт от безумия

Утром, понимаешь, мальчик, утром. Утро — это тогда, когда солнце выходит из- за черной линии и освещает все то, в чем мы живем. Утро — это то, что дает нам надежду. И каждый нормальный человек всегда немного боится, что оно может не наступить. А я каждое утро не могу понять, почему же оно наступило. Ведь мы не заслужили его. Приходите утром. Может, ты думаешь, что я не буду ждать? Или думаешь я буду спать?

Я приду, — прохрипел парень — Приду, — повторил он, опустившись на колено, соблюдая этикет, созданный мудрецами много тысяч лет назад. Потом крутнул подбежавшего Конфурика за нос и растворился в темноте.

Я стоял, обалдевший "Куда же он приведет своего учителя? Он так к нему ломанулся, что забыл об этом спросить!"

Я решил немного постоять. Минут через пятнадцать послышалось тяжелое дыхание Под чьими то сильными ногами грохотал асфальт. Мой пес не насторожился, а только удивленно ждал.

Вы не ушли? — вынырнув на свет, еле дышал лопоухий.

— Вон, смотри! — Я показал свое светящееся окно. Оно выплескивало свой мертвый свет на корявый мокрый асфальт, который недавно положили на такую же мокрую землю, и он, растрескавшись, напоминал пустыню, пострадавшую от засухи. Пустыня в центре города.

Я всегда плохо спал. Но в эту ночь, конечно же, не сомкнул глаз. Курил без остановки самые крепкие сигареты. Были такие — «Памир». Памир, Крыша Мира! Интересно, кто же курит на Памире эти страшные сигареты? Может, там растет табак? Памир — это чистый горный воздух. Тогда я еще не был в горах, но на сто процентов был уверен, что горный воздух не такой.

Примерно так рассуждая, досидел до утра. В Общине курение не поощряли, но и не запрещали. Хотя курили табак, который выращивали. Конечно, он был не такой страшный, как остальные сигареты. Плохому научиться легко. Но именно «Памир» без ароматизации крепостью напоминал об Общине.

Утро было чудесное, потому что в шесть мои открытые двери мягко толкнул русоволосый и бородатый. Так же мягко войдя, он улыбнулся и совершенно бесшумно сел на предложенное место. В нем почувствовалась незнакомая, но мощная Школа!

Жил я тогда, как и сейчас, в однокомнатной квартире, перехитрив всех. На сорок сантиметров по периметру стен сделал столы с дверцами, на стены повесил коллекции бабочек, в которых разбирался, завел себе змей и даже сильного крупного варана из Китая. Он жил в подвешенном на стене террариуме, большом и удобном. Только появлялись у меня деньги от богатых больных, я сразу покупал то, что было близко к природному движению.

Конечно, можно упрекнуть за то, что я мучил братьев своих меньших, но все же у меня им было гораздо лучше. Да, я виноват, что австралийских лягушек, которых купил у одного, китайского варана, которого забрал у другого, южноамериканских улиток и змей и все остальное не смог выпустить на родине. Как бы я довез их туда? Так и живем до сих пор с этим добрым пучеглазым контрабандным товаром — они, я и жена.

Утро неумолимо. Кто остановит его, когда оно желает быть?

Он сел на мой пол, застеленный татами, с удивлением посмотрел на коллекции, ящики с бабочками и висящие на стенах террариумы. Сколько связано у меня с этими стенами! Веселые строители сдали дом со стенами, в которые не вбивались никакие гвозди. Стены даже нельзя было просверлить. Кто-то из друзей притащил мне ящик дюбелей. Клепал я их своим большим молотком, оставшимся по наследству от дедушки. Удивлялся, потому что слышал, кроме специального молотка, похожего на пистолет, заряженного капсюлями, дюбеля не вбиваются никак. Делюсь, я нашел способ: "бах!" — и по шляпку! Плохо "бах!" — согнул. Ну, а уж если очень плохо, дюбель с кошмарным звоном срывался, ударялся в противоположную стену или в потолок, настойчиво пытаясь воткнуться мне в голову. Я был молод. "Карма!" — говорил я себе. Фиг вам, фиг… Карма? А кто ее делает? Для кого она? Ох эта карма! Спасибо дюбелям… Пожалели они меня, вместе с кармой, не воткнулись в мою дурную голову!

Он снова улыбнулся и своими требовательными глазами вгляделся в мои. "Ну-ну, — подумал я, — смотри. Ты увидишь, что хочешь".

В его глазах я почувствовал любовь, ту любовь, которая выражается в ощущении и понимании духа, в невысказанных страданиях, в невыплеснутых чувствах и знании. Все это понимают только те, кому нужно, а нужно тому, кому дано. Его слова были великолепны:

Чем вы занимаетесь? — спросил он. Ни имени, ни "здравствуйте!" Было понятно, что от всего этого он устал.

Я иду по Школе и пытаюсь понять то, что окружает меня.

На чем все это основывается?

То есть? — нахально спросил я.

Через какой символ идет это?

Через символ движения, понимания жесткости — во имя мягкого. Через символ понимания мягкости — во имя жесткости, и смешения того и другого. Разве не из этого состоит окружающее?

То ли от отчаяния, то ли от безнадежности я обнаглел окончательно, переходя на какой-то школьный, но полусофизм.

Вы занимаетесь кунг фу? — сжались его губы.

Да, я пытаюсь делать движения в мире хаоса, чтобы понять его.

Да, хаос — это высшая гармония, — он усмехнулся.