Рецидив

— Мне было четырнадцать, — Агата тихо начала, отрешенно глядя на дорогу. — После неудачного побега, которому ты помешал, мы съехали в ту убитую квартиру, не стало больше элитной гимназии и частных уроков танцами и языками. Отчим бухал, мама плакала, постоянно приходили какие-то люди, требовали долг, много денег. Требовали сказать все счета, на которых он хранит награбленное. В один из вечеров мама перерезала себе вены, все списали на суицид. А через какое-то время отчим изнасиловал меня, потом уже, в пьяном угаре, он признался, что маму взяли как часть долга, небольшую такую часть, пустили, как ты тогда выразился, по кругу. “Слабачка, подумаешь, потерпела чуток, дура вскрылась”, — это слова отчима. Он брал меня несколько раз, потом рыдал, просил прощения, я бы пошла вслед за мамой, если бы не Шиловы, возились со мной, отпаивали то валерьянкой, то водкой.

Агата замолчала, прикрыла глаза, по щекам покатились слезы. По нервам скребло, словно тупым осколком стекла, так, что самому хотелось выть. Найти всех, кто обидел ее, перегрызть горло и закопать голыми руками на окраине мусорной свалки. Такая вспыхнувшая агрессия накрывала меня целиком.

— Шиловы мне как братья, они одни в моей жизни единственные близкие люди. Только они были рядом, когда хотелось сдохнуть, они не давали. Отчим вроде как забывал, что делал, или прикидывался, жизнь шла дальше, но иногда зверел и все повторялось заново. После последнего раза хотела его убить, но рука не поднялась, вот не смогла убить даже такую мразь, почему — не пойму. Когда мне исполнилось восемнадцать, он пропал, просто ушел в одних тапочках и не вернулся. Мне было чисто похуй. Кто бы не перерезал ему глотку, я готова сказать спасибо тому человеку.

Сердце в груди ломает мои ребра, снова давлю на газ. Сука, как же больно, реально больно. Не могу представить, что натерпелась эта девочка. Если мне, здоровому мужику, невыносимо вспоминать о своей потере. Каково же тогда ей?

— Глеб. Глеб! Глеб, не гони так!

Совсем не разбираю дороги, ничего не слышу, жму педаль в пол. Перед глазами красное марево и чистый гнев. Лишь крик Агаты вырывает из этого транса. Прямо перед колесами кто-то пробегает, давлю на тормоза, дергаю ручник, машину крутит на заснеженной трассе. Огромный внедорожник замирает на месте.

— Совсем больной! Чуть не убил нас, придирок! Идиот!

Агата кричит, бьет меня по плечу кулаками, снова хватаю ее и усаживаю на себя боком, крепко обнимаю, глажу по спине.

— Прости, прости меня. Прости.

Шепчу, сжимая в кулаке ее распущенные волосы. Прошу прощения за все сразу, за то, что не было рядом, когда было плохо, за то, что не защитил и не спас, за то, что кто-то посмел обидеть. Словно я один виноват в том дерьме, что было в ее жизни. Сердце сдавливает, до боли, стискиваю зубы, продолжая шептать.

Глава 33 Агата

Агата

— Глеб, ну ты бы хоть предупредил, хоть бы позвонил. Я бы встретила.

— Да вот так вышло спонтанно, извини. Не суетись, нам много не надо.

— Да как же это не надо? Сейчас на стол соберу и баньку истопим. Проходите, не стойте на пороге.

Немолодая женщина в накинутом на плечи цветастом платке суетилась рядом, приглашая нас с Глебом в дом. После того случая на трассе, хорошо что она была пустая, я реально думала, убью Глеба, но он так отчаянно прижимал меня к себе, гладил по волосам, что мое сердце сжималось от боли. Нельзя мужикам говорить такое, когда они за рулем, нельзя. Ехали еще полчаса, молча, свернули на темную дорогу без единого фонаря.

Какая-то деревня, лай собак, хорошо, что выпал снег — было светлее. Первый раз я была рада ему. Высокие ворота, за ними добротный двухэтажный дом. Высокое крыльцо, женщина в платке.

— Алевтина, познакомься, это Агата.

— Твоя девушка?

Я кажется застыла, с открытым ртом от удивления прямо на крыльце, прижимая к себе рюкзак и пальто Глеба. Женщина смотрела с улыбкой и некой надеждой в глазах.

— Да, моя девушка.

— Какая красивая девочка и имя красивое.

— Спасибо, — все, что я могла из себя выдавить, Глеб подтолкнул в спину, заставляя пройти в дом.

— А я Алевтина, можно просто по имени, тетка этого озорника.

Было так забавно слышать о Глебе, что он озорник, улыбнулась, повернулась, посмотрела на него.

— А ты оказывается озорник?

— Иди уже, — пробухтел. — Еще не то расскажут обо мне.

При свете могла разглядеть дом и тетю Морозова. Невысокая худенькая женщина, светлые волосы собраны в пучок, на вид лет пятьдесят пять. Очень приятная, она с такой любовью и нежностью смотрит на Глеба, словно он единственная ее радость.

— Проходите на кухню, сейчас соберем на стол.

— Да не суетись ты. Ничего не надо, я же сказал.

— Точно, ко мне племянник приезжает почти раз в год, и ничего не надо, тоже мне скажешь. Ты иди лучше баньку затопи, пока прогреется, мы поужинаем. А мы тут с девушкой твоей похозяйничаем. Ты не устала с дороги?

— Совсем нет.

— Ну вот и хорошо, вот там можешь помыть руки, оставь вещи в комнате, что напротив, и приходи.