Рецидив жизни

Мы направляемся к деревне и заходим в первый же двор. При виде нас рыжий пес растерянно замирает, потом, поджав хвост, прячется в конуру.

Я подбираю с земли какую-то щепку и на тонком слое снежной каши, перед крыльцом, пишу: «Пожалуйста, дайте нам бутылку воды».

Колодец, стоящий в стороне, я игнорирую: не наливать же воду в карман.

Потом стучу в дверь. Стучать приходится долго. Возможно, с той стороны произносят традиционное «Кто?», но я не в состоянии услышать.

Наконец, дверь приоткрывается и в образовавшейся щели я вижу лицо пожилой женщины.

- Чего надо? - читаю я по ее губам.

Сойдя с крыльца, указываю ей на сделанную надпись. Она подслеповато щурится, не может, наверное, разобрать с такого расстояния мою писанину.

- Чего там?

Я жестом показываю «Пить!» и снова тычу в надпись на снегу.

Она пожимает плечами, неуверенно открывает дверь пошире, выходит на крыльцо, наклоняется, пытаясь разобрать мою писанину.

На ее пальцах я вижу синие буквы татуировки: «КАТЯ». Кажется, у бабки была лихая молодость.

Она, наконец, прочитала. Смотрит на меня. Потом - ошалело - на Анну, которая стоит на мартовском снегу в одной летней блузке.

- Тебе не холодно? - спрашивает она.

Говорит она тихо, но девушка, работавшая с глухими, отлично умеет читать по губам. Она отрицательно качает головой.

- Немые, что ль? - обращается бабка ко мне.

Я показываю на свое ухо, прикладываю к нему ладонь, давая понять, что со слухом у меня проблемы.

- А-а... - неопределенно произносит она. - Глухонемые, стало быть... Есть хотите?

Я отрицательно мотаю головой, снова указываю на сделанную надпись.

Она кивает.

- В избу-то зайдете?

«Нет» - машу я.

Она с минут рассматривает Анну, меня. Потом качает головой и скрывается в доме.

Возвращается с двухлитровой пластиковой бутылкой воды, протягивает мне.

- Это не вас солдатики-то искали? - громко произносит она, так, что я слышу.

Я вопросительно гляжу на нее, Аня неуверенно жмется к моему плечу.

- Чего глазеешь? - недовольно произносит бабка. - Козлик солдатский приезжал, часа три назад. Говорят, два умертвия из лагеря сбежали, парень и девка. Опасные, говорят. Убивцы, говорят... Вы это?

Я киваю утвердительно.

- Ага... - неопределенно произносит она. - Вона как... Ну и ладно, ступайте, куда шли.

Женщина скрывается в избе, захлопывает за собой дверь. Через пару минут ее лицо возникает в окне. Под ее взглядом мы выходим со двора и берем направление на запад.

Значит, по-настоящему нас не искали - так, отправили «уазик» для очистки совести.

10

- Как ты попала в лагерь? - спрашиваю я, когда мы ложимся на снег у дороги, чтобы дать отдохнуть мышцам.

Солнце давно опустилось за горизонт, над землей повисла неразличимая для нас ночь.

- Забрали, - неохотно отвечает она.

- Я знаю, что не сама пришла, - говорю я. - Где тебя забрали?

- Дома.

- То есть как это? - недоумеваю я.

- Так.

Я вижу, что ей не хочется рассказывать. Какая-то боль из той, другой, жизни, когтистой кошачьей лапой царапает ее мертвое сердце.

- Расскажи, - настаиваю я, из дурацкого любопытства. - Разве ты умерла не дома?

- Дома.

- А как же они узнали?

- Наталья позвонила.

- Кто это?

- Сестра.

О, бог ты мой!

- Как?! - не верю я.

- Я не хочу вспоминать, - отмахивается она.

Вспоминать... Ты этого не забыла и никогда не забудешь, девочка! Ты будешь помнить это целую вечность, и боль твоя не станет меньше, потому что мертвые, кажется, не умеют ни забывать, ни проживать. Если время и лечит, то оно лечит только живых, а о мертвых оно просто забыло; мертвые для него не существуют.

- У вас были сложные отношения? - настаиваю я.

- Сложные! - горько усмехается Анна. - Да она увела у меня Ромку!

А-а-а... Ну, это не такая уж редкая история - обычное, в общем-то, дело.

- Ты уверена? - спрашиваю я.

- Уверена?! Да я сама видела, как они...

- И ты наглоталась снотворного.

- Да. Наверное, пока я лежала мертвая... или еще не мертвая... вернулась Наташка. Она, видимо, сразу сообщила в скорую, потому что когда я встала, она звонила и отменяла вызов... Кажется, она подумала, что мне просто стало плохо, не поняла, что я... Я и сама не поняла ничего сразу... Потом она кинулась ко мне и почувствовала, наверное, какая я холодная, увидела пустую коробочку из-под таблеток. Я хотела высказать ей все, что о ней думаю, и не смогла. Открываю рот, а голоса нет... В общем, Наташка, все поняла... Она стала орать на меня... Говорила, что я дура и истеричка, что Ромка правильно сделал, бортанув такую идиотку, что она меня всегда ненавидела, за то, что все лучшее в этой жизни доставалось мне, за то, что в десятом классе я гуляла с Витькой, в которого она была тайно влюблена... В общем, я пожалела тогда, что не умерла по-настоящему... А она позвонила в полицию и в морг. Вот и все.

Вот и все...

Чудны дела твои, господи!

- Они не имели права забирать тебя из дома!

- С тех пор, как ты... умер, кое-что изменилось.

Похоже, здорово изменилось.

Похоже, отношение к рецидивистам уже далеко не такое лояльное. Не удивлюсь, если скоро дума таки примет решение о принудительной кремации.