Ретушер

– Я не боюсь! – отпарировал я, но мастерица вместо бритья предложила подстричься.

Я немедленно согласился. Мне вымыли голову удивительно вонючим шампунем, потом долго-долго стригли, затем сделали массаж и высушили волосы феном. Меня даже нагелили, и я приобрел совершенно дурацкий вид.

– Смущаться не надо! – успокоила мастерица. – Современный стиль. Женщины таких любят.

– Вы уверены? – спросил я.

– Да. – Она сдернула с моих плеч простынку, подула мне за воротник, отчего я зябко поежился. – Вот и все! А побреетесь дома!

Подстриженный, я вернулся в универмаг, выбрал себе новую электрическую бритву, собрался уже за нее заплатить, но тут оказалось, что у меня кончились деньги. Я посмотрел на часы: и тела должны были увезти, и следственная бригада должна была уехать с места преступления, дабы начать обработку первых результатов расследования. Деньги лежали в бардачке машины, оставшихся у меня в кармане хватало только на дорогу к ней. Я проголосовал, отправился.

Водитель был то ли кокаиновым нюхачом, то ли аллергиком. Он пришмыгивал носом, беспрестанно вытирал его тыльной стороной руки. Расплывчато названный мною адрес постепенно, по мере приближения, начал вызывать у него страстное желание поделиться самым сокровенным. Наконец его прорвало.

– Слыхал? – Он с особенной силой потянул носом. – Кандидата-то грохнули.

– Какого кандидата? – Я и не предполагал, что у Бая были еще какие-то дальнейшие карьерные перспективы.

– В президенты! – Водитель сплюнул в окошко. – Сегодня, по утрянке. В говенные крошки!

– А разве он собирался выставляться? – понимая, что, пока не названа фамилия Байбикова, моя осведомленность может показаться подозрительной, все же спросил я.

– Ну конечно! – Водитель ни в какие нюансы не вникал. – Еще как! Один из основных кандидатов! Кто-то расчищает дорогу! Вот пидарасы!

Он посмотрел на меня. Он ждал, что я отвечу.

– Пидарасы! – согласился я.

Я высадился в нескольких кварталах от байбиковского дома, до места доехал в переполненном троллейбусе. Во дворе стояла милицейская машина, возле подъезда толпился народ. Я сел в свою машину, беспрепятственно выехал со стоянки. Никто не смотрел в мою сторону, никому до меня не было никакого дела. Черные очки плотно сидели у меня на носу. От сумки в салоне уютно пахло кожей.

Лысый оперативник Саша сидел с газетой на скамеечке в сквере. Я поставил машину, поднялся по ступеням крыльца и боковым зрением увидел, как Саша скручивает газету в трубку, как, похлопывая ею себя по ноге, не спеша идет от скамеечки к крыльцу. Он дал мне открыть дверь, кашлянул. Я обернулся, изобразил удивление:

– Привет! Ты откуда?

Он смотрел на меня снизу вверх и молчал.

– Зайдешь? – Я кивнул в сторону двери в мастерскую.

– Если позволишь.

– Заходи! – сказал я и, не дожидаясь его, вошел первым.

Он закрыл за собой дверь, все так же похлопывая себя газетой, прошел к рабочему столу, отодвинул кресло, уселся.

– Новые замки? – Он бросил газету на стол. – Это правильно. Только не поможет.

– Ну? – Сняв черные очки, я уселся напротив него. – Тебе чего-то надо? Давай выкладывай.

Он пожал плечами – мол, ну если такое отношение… – вытащил из кармана сигареты, подкинул пачку на ладони, спрятал обратно в карман.

– Тебе никогда не хотелось править миром? – спросил он так, словно спрашивал о какой-то мелочи. – Владеть, распоряжаться. Восседать на троне, а чтобы внизу копошились министры, генералы, банкиры. Мне вот хотелось. Я бы таких дров наломал, я бы такого учудил!

Он замолчал, наклонился вперед, осторожно дотронулся до лежавших на столе фотографий Байбикова.

– Хотелось, – ответил я, – конечно, хотелось! И сейчас хочется. Особенно когда мучает бессонница. А что?

– Чтобы править миром, надо предположить существование невозможного, – сказал он, словно не слыша меня. – Всего одно допущение, и ты уже на корпус впереди всех. Потом тебя спрашивают: как ты догадался? Ты умный, да? Нет, отвечаешь ты, я не умный, я последний дурак, да только люблю сказки, читаю их и перечитываю. Умный – тот, кто не предполагает, а действует. У кого все получается. Я же за что ни возьмусь, все идет наперекосяк.

Я внимательно посмотрел на Сашу. Он был в той же самой рубашке, в том же самом костюме. Обрамлявшие лысину волосы стояли торчком, под глазами синели темные круги.

– Что смотришь? – ощерился он. – Не понимаешь, к чему я клоню? Понимаешь! Только не хочешь признаться. Но бояться тебе нечего. Никто ведь мне не поверит. Прокурор вызовет санитаров, меня – в смирительную рубаху, и поминай как звали! – Быстрым движением он протер губы, снял скопившуюся в уголках пену. – К тому же я человек конченый. От работы отстранили, завтра-послезавтра и вовсе выгонят.

Нет, он не был пьян, но вид имел, словно после исчезновения из квартиры моего отца пил целый день.

– И ты, Миллер, между прочим, тоже человек конченый. Знаешь почему? Сказать? – Он вновь вытащил пачку, всунул сигарету в угол рта.

– Скажи.

Я щелкнул зажигалкой, он прикурил.