Ревейдж

Я замерла, потрясенная и сбитая с толку его прямым вопросом.

— Как так получилось, что я остаюсь с тобой? — переспросила я мягко, не желая расстраивать его еще сильнее.

Валентин поднял голову и его измученные голубые глаза впились в меня. Мое сердце упало, когда я заметила сомнение, высеченное у него на лице. Он действительно имел это в виду. Он имел в виду каждое слово. Он правда не мог понять, почему я до сих пор была здесь, с ним.

— Валентиин, — начала я, — я люблю тебя. Этой причины достаточно?

Он посмотрел вниз на свои руки, повернутые ладонями вверх. Не отводя от них взгляд, он ответил:

— Я причинил тебе боль. Был причиной твоей боли. Я заставлял тебя кричать. Как ты можешь любить меня? Прошло уже много времени, а я все еще жду. Жду, когда ты поймешь, что ты лишь думаешь, что любишь меня, потому что я пленил тебя и заставил подчиниться своей воле. Каждый день, когда ты просыпаешься, я жду, что ты увидишь настоящего монстра, лежащего в твоей постели. Жду, когда ты скажешь мне уйти, испытывая отвращение к тому, что я сделал с тобой.

У меня отвисла челюсть, слушая эту грубую, пронизанную болью речь.

— Я так не сделаю, — заверила я.

Но Валентин поднялся с кровати и покачал головой.

— Сделаешь. Я забрал твою невинность и сделал тебя своей. Ты сама сказала, что я — похититель сердец. Я украл твой первый поцелуй. Украл твою девственность. И взял тебя, овладел тобой, сделал своей. Я это сделал. И сделал это без твоего разрешения. Я забрал это. И по глупости ты влюбилась в меня, в чертово уродливое чудовище.

Гнев вспыхнул во мне. Сделав шаг вперед, я ткнула пальцем ему в грудь и закричала:

— Может я и влюбилась в тебя, чудовище ты или нет, но не смей называть это моей глупостью! Может я и была не тронутой, но далеко не невинной. Я хотела тебя. Даже несмотря на то, что звучит это хреново, но я хотела чувствовать твою руку, ласкающую меня, когда была привязана к той стене. По началу… по началу ты просто напугал меня. Конечно, я боялась, но, когда увидела тебя, проявляющегося в моем наслаждении, я захотела тебя. Я хотела, чтобы ты взял меня.

— Это полная хрень, Зоя, — прямо сказал он.

— Пусть будет так. Мне все равно.

Валентин разжал губы, обнажая зубы, и шагнул мне на встречу. Его огромная фигура возвышалась надо мной. Хмурый взгляд на его покрытом шрамами и суровом лице должен был вызвать страх. Но не у меня.

Валентин посмотрел на меня сверху вниз и, схватив мою руку, поднес ее к своему лицу. Он провел моими пальцами по своим глубоким шрамам: на щеках, на глазах, по уголкам губ, по груди. Я смотрела на свою блуждающую руку, но Валентин остановился, слишком много шрамов на его коже, чтобы выбрать один.

Он направил мою ладонь на свое изуродованное лицо и спросил:

— Как ты можешь это хотеть?

В его голосе больше не было гнева; вместо этого его плечи поникли, а выражение лица умоляло меня ответить.

Я не могла дать ему то, что он хотел. Для меня его лицо было прекрасным. Израненным, изуродованным, но прекрасным.

— С тех пор, как мы стали свободными, я часто смотрюсь в зеркало. Наркотики, наконец, покинули мое тело, позволив мне ясно мыслить, чего раньше я делать не мог. И я могу видеть себя. Могу видеть мужчину, которым я стал. Мужчину, в которого меня превратила та злобная чертова сука. Монстра снаружи. И вещи, которые я делал…

Я закачала головой, но Валентин положил свой палец на мои губы, принуждая молчать.

— Kotyonok (котенок), я твой Тбилисский монстр. Я похитил тебя, как монстр похищал детей. Я причинял тебе боль так, как монстр причинял боль им. Одна ты этого не видишь.

Его пронзительные голубые глаза — единственная нетронутая часть его — изучали меня. Я знала, что он ждет, когда до меня дойдет смысл его слов. Он ждал, когда я осознаю, что больше не хочу его.

Но он этого никогда не дождется.

Только в этот момент он был единственным, кто не видел этого. И он не мог понять, как с этим справиться.

Убирая пальцы Валентина со своих губ, я сжала их в ладони и сказала:

— Ты прав.

Я увидела, как его лицо побледнело от отчаяния, как только эти слова слетели с моих губ. Ощущая его боль в своем сердце, я подошла ближе, пока наши грудные клетки не соприкоснулись, и продолжила:

— Ты — тот самый Тбилисский монстр, Валентин. Ты похитил меня. Ты мучил меня. Ты причинял мне боль.

Валентин молчал, но, наклонив голову, с выражением чистой любви на лице, я добавила:

— Но с той самой минуты, когда услышала эту историю от своей бабушки, я была одержима этим монстром. И когда все дети бежали от опасного монстра, прячущегося в лесу, я стояла на его опушке, вглядываясь в темноту леса и пытаясь вернуть его домой, чтобы он не был один, чтобы он никогда больше не был одинок.

Выражение лица Валентина заставило мое сердце сжаться. Я знала, что сожаление о том, что он сделал со мной, овладевает им.

— Я не могу заниматься любовью, — внезапно прошептал он. — Я могу лишь трахаться, жестко и грубо. Это все, что я когда-либо знал.

Он отступил назад так, словно само его присутствие могло ранить меня.

Я следила за его движениями.