Ревельский турнир

Так восклицал раздраженный барон, топая ногами, и громче и громче раздавался голос его, до того, что стаканы и кубки, стоящие в старинном шкафу, зазвенели друг об друга.

Старуху тетушку ураган сей застал на половине зевка и превратил его в знак удивления. Рыцарь Доннербац, который для комплимента пил за здоровье Минны, не донес кубка до губ, и кубок, склонясь на полдороге, точил понемножку на пол драгоценную влагу. Только Эдвин и Минна встали, движимые участием.

Добрый Лонциус, сбросив с лица шутливое выражение, беспокойно слушал барона и следил взорами его движения.

– Да, да, – продолжал Буртнек, – я докажу и Унгерну и гермейстеру… что Буртнек прожил и умрет не без друзей.

– Честию клянусь, – вскричал Эдвин от души. – Вы их имеете, Буртнек!.. Мое золото – ваше.

– Располагайте, – сказал, пошатываясь, Донпербац, – мною каждый день до обеда, а удальцами моими всегда.

– Благодарю… сердечно благодарю… – отвечал умиленный барон, подавая им руки. – Но утро мудренее вечера, и мы завтра потолкуем об деле… Боже мой!.. Завтра турнир, и Унгерн, наверно, по-прежнему сорвет награду, и моя дочь должна будет увенчать моего злодея!.. Проклятое слово… отказаться нельзя, а вытерпеть этого я не могу… Я не переживу насмешек грабителя над этими седыми волосами, и где же? Перед целым Ревелем, перед всем дворянством и рыцарством? Друзья!.. Друг Доннербац! ты один можешь спасти старика от позора; ты силен и огромен и сломишь Унгериа как тростинку. Одна только лень мешала тебе померяться с ним доселе… Но теперь… Послушай, Доннербац, я знаю, что моя Минна тебе нравится… но лишь победитель Унгерна будет ее мужем… Вот моя рука, мое рыцарское слово, что друг или недруг, кто бы ни выбил Унгерна из седла, – я отдаю ему мою дочь и свою вечную признательность.

– Руку и слово, барон, – вскричал радостно Доннербац, ударяя рукою в руку, – и пусть ведьмы всех цветов сделают из меня своего конька, если в Унгерне оставлю я хоть каплю души, как в этом кубке, если не так же сомну его!

С сим словом серебряный кубок, смятый в комок, полетел на пол.

– Батюшка, милый батюшка! – воскликнула испуганная Минна.

– Минна… Я не люблю повторений и противоречия. Мой приказ должен быть твоею волею, а моя воля – твоим желаньем: что сказано, то свято. Победитель Унгерна будет тебе хорошим мужем и мне добрым защитником.

Минна, бледнея, опустилась на стул. Сверкая взорами, стоял Эдвин посреди комнаты; грудь его волновалась, правая рука будто стискивала рукоять меча, и вдруг, как лев, он гордо встряхнул кудрями… и скрылся.

– Куда, куда, любезный Эдвин? – кричал вслед ему Буртнек; но ответа не было. – Чудак!.. а славный малый, – примолвил он, – скажи слово, и Эдвин отдает все без росту и закладу.

– Молодец, – повторил Доннербац, – даром что не рыцарь, а его не проведешь на зубах конских.

– Преумница, – прибавил доктор, – хоть и спорит со мной о жизненной эссенции, зато одной веры, что мир родился из яйца…

«Прекрасный юноша, бесценный человек!» – думала полумертвая Минна, но она не сказала этого вслух.

IV

…I write in haste, and if a stain

Be on this sheet 'its not what it appears,

My eyeballs burn and throb, but have no tears.[27]

Byron

Как бешеный вбежал Эдвин домой.

Плащ слетел на пол. Двери спальни от удара ноги разлетелись вдребезги, и он с сердцем вырвал свечу из рук старшего служителя…

– Кончено… Решено… – говорил он, скрежеща зубами. – Турнир и Минна – люди, люди!.. Поклонники предрассудков!.. О, для чего не могу я стать с копьем у ее порога и вызвать на бой каждого дерзкого, кто захочет ее руки! Герман! я еду, – вскричал он слуге своему.

– Куда? – спросил тот с изумлением.

– Кто смеет спрашивать куда? Я еду, и этого довольно; ветер хорош; кораблей много: готовься.

Жарка первая любовь юноши; зато как горька первая потеря!

Долго сидел Эдвин, облокотясь на стол и закрыв обеими руками горящее лицо. В его груди буревали страсти, и, наконец, они излились в беспорядочном письме; вот оно: