- Не хочу лжи, Жак, - трясло меня то ли от холода, то ли от нервов, - это неблагодарно по отношению к нему... Хорошо! А что, собственно, случится, даже если он узнает кровь ла Марльера? Поднимать шум из-за бастарда не станут, кому он нужен в этой роли? Даже достойнейшие молодые люди, вот как вы, Дешам, не признаны и носят имена своих матерей. У графа есть наследники?
- Я не представляю себе, что происходит в семье графа. Но, судя по времени, уже должны быть, - так же нервничал, судя по всему, доктор, - мы не можем знать, что последует за узнаванием. Отрицать – единственная возможность, ваш сын родился в законном браке и в должный срок… допустимый, я хочу сказать.
- Именно, друг мой! – покивала я, - а в свете того, что Франсуа будет жить здесь – в совсем небольшом Безансоне… И все равно в апреле пришлось бы представлять его обществу, чтобы выправить документы… Других вариантов просто нет! К де Рогану мы пойдем вместе. Насколько я помню, он немного ироничен, резковат, слегка высокомерен, но даже в подмётки не годится в этом моему деверю, - усмехнулась я, вспоминая величественную, как монумент, фигуру: - А еще он умён и терпелив. Вела я себя тогда не лучшим образом, это надо признать. Будем надеяться, Жак… нужно верить в людей.
- А что нам остаётся? – вздохнул он, - но с верой осторожнее, Мари. Человек так высоко взлетевший, всегда видит с этой высоты свою выгоду.
- Выгоду видят все. Но он не захотел платы, так что будем надеяться на лучшее отношение.
Приняв решение, я немного успокоилась. Позвав мальчиков, мы так же не спеша прошли до гостевого дома.
На следующий день я отослала письмо секретарю де Рогана с просьбой об аудиенции, и пока Франсуа изучал крепость, заказала пару черных шелковых платьев и перчаток у знакомой модистки. Одно совсем простое, второе с претензией на роскошь. Мне придется иногда выходить в свет – готовить почву для представления Франсуа. Нужно будет разослать открытки, что-то еще… И снова ловила себя на том, что мысли путаются и куда-то теряются. А я замираю и бездумно смотрю в никуда, а из глаз бегут слёзы.
Самый острый период, самый горький, самый одинокий…
Ответ с датой и временем прибыл уже на следующий день. До самой встречи оставалось три часа. Дешам был на службе, мне нужно было успеть привести в порядок одежду сына и свою, сделать прическу и просто – успокоиться. Пришлось просить горничную. Мы успевали по времени, и даже спокойно, не запыхавшись, дойти до губернаторской резиденции.
Я надела темное платье в винно-пурпурных тонах с отделкой из стружки черных страусиных перьев вокруг декольте. На винного же цвета шляпу накинула край черного кружевного палантина, опустив концы на грудь - вдовий наряд предполагал более скромный вырез. И, как положено, короткие кружевные перчатки… тоже в траурном цвете.
Уже на подходе к Гранвелю нас догнал изящный двухместный ландолет. Форейтор горестно простонал:
- Мада-ам, ну как же так? Вы не дождались! Присаживайтесь со всем удобством, и вы, молодой господин, тоже.
Так же неспешно, как мы шли, экипаж катился по центральной площади. Франсуа, кажется, отошел от неожиданности и предположил:
- Кажется, губернатор добр к нам. Вы зря так волновались, мама.
- Решение еще не принято, но не переживайте - вам просто нужно оставаться самим собой. Сейчас отец гордился бы вами.
И ребенок улыбнулся, снова поправляя кружевное жабо и шитые золотистым узором обшлага жюстикора.
- Мы вдвоем с ним выбирали этот цвет, - довольно заглянул он мне в глаза.
- Да, в цветах мужского наряда он тоже замечательно разбирался.
- Вам не больно, когда я вспоминаю его вот так - вслух?
- Нет, - улыбалась я, - я все равно думаю о нем почти постоянно. И говорить о нем только приятно.
Вестибюль дворца показался мне незнакомым – в прошлый раз он был празднично украшен розами и статуями, а сейчас в пустом пространстве под высокими сводами гулко отдавались наши шаги. Нас встретил мужчина в скромном костюме и попросил пройти за ним, иначе мы рискуем запутаться в переходах. Я благодарила… сердце билось где-то в горле, рука судорожно сжимала скальпель.
Я не смогла без него. Просто не могла заставить себя выйти из дома без единственного своего оружия, без единственной теперь защиты. И мысли наподобие «кому ты сдалась, возрастная дура?» в адекватное состояние не возвращали. Без этого предмета, в этот раз перевитого для маскировки винного цвета лентой, я чувствовала себя не то, что беззащитной – голой.
Де Роган встретил нас в своем кабинете, вставая из-за стола. Но движение не закончил, опустившись в полу-кресло опять и не сводя взгляда с моего сына – то, чего я и ожидала, к чему готовилась эти дни.