Реверанс судьбы

- Зачем тебе был нужен этот спектакль? Алмазов же все равно в курсе про вас…

- Ему моя голова нужна, не ее,- отвернулся,- охрана за ней ходит?

- Калинин приставил, сразу после той ночи, как ты и просил, чтоб своих людей не светить. Она, кстати, вечером в Москву уезжает…

- Это хорошо,- поднялся с места, пиная ногой дверь,- уводи, давай.

В камере он ложится на замыленный матрас, отворачиваясь к стене. По правилам обязаны выдавать белье, но он и здесь стал исключением. Чертов Раевкий. Решил вылезти из-под куста, показывая всем, что он не при делах, и никогда при них не был.

Прикрывает глаза, и сразу видит Веру. Ее лицо. Ее боль. Он новь ушел, вновь оставил ее одну. Разбил. Уничтожил. Прикрылся тем, что так лучше, так правильнее. Тем, что он прав.

Конечно, он прав, и через пару лет это станет ясно, но сейчас, когда ещё не переболело, когда чувства живы, когда стоит лишь коснуться затягивающейся раны, из нее с остервенением начинает сочиться гной. Вся боль и пустота рвется наружу. Стучится в закрытые двери сознания, но и она скоро уйдет в темноту. Упадет на дно глубокой пропасти, из которой уже не сможет дать о себе знать.

Вера выгребет. Вера сильная. Это сейчас ей больно, но она забудет. Выдохнет. Это лучше, чем вариться в этом дерьме. Лучше, чем пропускать свою жизнь через мясорубку его прошлого, за которое он до сих пор расплачивается. Что ее ждет с ним? Именно сейчас. Сегодня? Ничего. Все та же боль и слезы, с мелкой, совершенно неяркой и, возможно, даже не горящей впереди надеждой. Пока она рядом, он не сможет отомстить Алмазову, не сможет поставить на кон все.

Поэтому, пусть лучше ненависть.

* * *

Семь часов. Семь часов до отправления поезда. Билеты уже куплены, и даже Вера проявляет хоть какое-то участи в сборах. Если она скажет, если хоть только заикнется о том, что мусолят все региональные новости вот уже третий день…

Как поступит ее дочь? Поймет? Решит остаться? Захочет быть с ним? Как? Эти вопросы убивали. Отбивали всю решительность, но одно было ясно точно, Вера все равно узнает, не сейчас, потом…только вот лучше от этого уже никому не будет.

Людмила нервно сжимает в ладонях кухонное полотенце, решительно направляясь в комнату. Вера сидит на диване, перебирает свои документы.

- Зайчик,- нерешительно, присаживаясь на край комода,- я хотела поговорить.

- О чем? – не смотрит на мать, а вот Людмила касается глазами часов. Два часа дня. Включает телевизор,- мам, ты мне решила фильмом настроение поднять? Не получится.

- Нет,- переключает на местный канал, где как раз крутят новости, - сейчас,- ведущий в сотый раз повторяет вступление, Вера поднимает голову, а Людмила трусливо сбегает из комнаты. Смотреть на все это выше ее сил.

Уже на кухне она корит себя за то, что решилась, за то, что открыла эту дурацкую правду. Но все уже сделано, назад дороги нет. Присаживается на стул, прикрывая рот ладонью. Что она натворила?

Вера приходит к ней минут через двадцать. На лице – ни эмоции, словно фарфоровая кукла.

- Я ненадолго,- берет с холодильника ключи от машины. Она не ездила на ней с того самого дня, да и не собиралась больше никогда, но теперь, теперь ей нужна встреча с одним единственным человеком. Человеком, который сейчас общается со Старковым. Рагозин. Ей нужен Рагозин. Сейчас. Сиюминутно.

- Вера…

- Я приеду через пару часов. Не волнуйся,- выходит за дверь, оставляя мать наедине со своими страхами.

В машине чувствует себя неуютно. Все в ней напоминает о нем и это убивает. Где-то в глубине сознания ловит себя на мысли, что жалеет, что посмотрела этот ролик, жалеет, но понимает, что теперь знает правду. Знает его мотив… Знает, что он сделал это специально. Он сделал это специально, но это никак не засчитывается в его пользу. Никак.

Так не спасают. Так только убивают. Жестко. Одним словом, без права на апелляцию. Он вынес ей приговор, и она его приняла. Покорно приняла все происходящее. Нет смысла бороться, и уже тем более нет смысла что-то доказывать. Если он хотел именно этого, то он это получил.

Такое не прощают. Сколько бы благих целей не нес это спектакль, такое не прощают. Унижение и боль, которые он ей принес, нельзя выкинуть, забыть, нельзя сделать вид, что ничего не было. Нельзя тянуться к солнцу, если оно дотла выжгло твою душу. А он ее - выжег.

В кармане вибрирует телефон, и ей нехотя приходиться взять трубку. Номер звонившего - неизвестен, но на звонок она отвечает.

- Вера, здравствуй, это Лина Анатольевна, мама Димы Реброва,- на этих словах Кораблева чуть не тормозит посреди дороги, но вовремя берет себя в руки.

- Здравствуйте!

- Верочка, я тут Димочкины вещи разбирала, и нашла ваше с ним фото, с номером телефона…фото новое и я подумала…

- Простите, но мы не общаемся больше.

- Поэтому тебя не было на похоронах?

- Что? На похоронах? – резко бьёт по тормозам, благодаря Бога за то, что сзади нет ни одной машины. Медленно трогается.

- Ты не знала…ты… вот уже месяц как…

- Простите, я…я,- съезжает на обочину,- соболезную, я ничего не знала.