Ревность

Я призналась ему, хоть и не во всем. Жак позвонил мне и, разумеется, по телефону было легче сказать, что я открывала его дневник. Полагаю, он почувствовал, до какой степени я потрясена, потому что, вместо того чтобы возмутиться и оскорбиться моим любопытством, он стал говорить, осторожно подбирая слова. Именно звук его голоса оказался для меня в тот момент лучшей поддержкой. Но оказалось, что я, должно быть, перерыла еще не все его архивы, поскольку, когда он пообещал, что по возвращении объяснит мне, почему у него были истории с пятью или шестью женщинами, мое смятение лишь возросло. Мой список оказался короче.

Сараево. Клуж. Тимисоара

До того, как Жак вернулся из своей поездки по провинции, я сама должна была уехать на какое-то время за границу. Я ехала читать лекции сперва в Сараево, а затем собиралась совершить турне по Румынии. Я покинула Париж, мысленно перечитывая отрывки из дневника Жака, переосмысляя их на основе доводов, приведенных им по телефону, анализируя одни и те же обрывки диалогов, в надежде предвосхитить обещанные им объяснения, но, не придя ни к чему, внезапно прервав ход своих мыслей из-за недостатка воображения, я словно застыла перед провалом в памяти. Когда начинаешь сомневаться в человеке, ставшем центром твоих интересов, то поневоле испытываешь страдание; ведь всем известно, что оно питается нашими фантазиями, ими мы заполняем лакуны собственной жизни, но и наоборот — страдание подпитывается несбывшимися надеждами, парализующими наш разум, в них мы погружаемся, даже если они попросту безумны. Мы страдаем от своего воображения, а иногда еще больше — от его отсутствия. Скоро я в тысячный раз пройду через одно и то же испытание: после мною же и спровоцированного объяснения по поводу тайных сторон жизни Жака, когда он будет все отрицать, а я предпочту поверить ему или просто откажусь от своих слишком рискованных предположений, у меня не останется вообще никаких объяснений, и я окажусь в тупике. Именно в эти минуты, а не когда постфактум я буду анализировать свои нелепые толкования событий, у меня возникнет ощущение, что я «теряю рассудок».

Так, в описании Жаком его поездки в Афины мне показалось, что в очень юной девушке, чья неловкость во время орального секса была трогательной и возбуждающей одновременно, я узнала дочь приятеля, живущего этажом ниже. Когда я произнесла ее имя, он так искренне стал все отрицать и так неподдельно веселиться, что желание поверить ему взяло верх, поскольку, честно говоря, когда ведешь такое неприятное расследование, то всегда готов, отчасти из трусости, отчасти от бессилия, отказаться от так называемой правды, добиться которой ты так стремился. Но при этом я была еще больше подавлена, чем если бы он подтвердил мои подозрения. Поскольку он не мог вспомнить ни девушку, ни сам эпизод, я оказалась в нелепом положении: мне пришлось описывать ему сцену, о которой я недавно прочла в его дневнике и которая в моем сознании приобрела такую четкость, что я могла бы добавить к своему рассказу детали убранства гостиничного номера, где могло происходить их свидание. Но эта сцена, хотя и пережитая им, не оставила ни малейшего следа в его памяти. Меня больше бы устроило, если бы в этой операции по восстановлению прошлого, куда я оказалась втянута, Жак время от времени сменял бы меня, позволяя просто слушать его. Конечно же, мне было бы еще тяжелее, если бы я не только читала, но и слышала, как голосом, полным эмоций, он перечисляет места, обстоятельства, действующих лиц. Правда, в этом случае я, по крайней мере, имела бы дело с препятствиями, которые, обретя название, потеряли бы свою ауру, а так слабая память Жака или же его скрытность долго продержали бы меня в подвешенном состоянии над пустотой. Эта пустота ослепляла меня. У меня часто кружится голова, и недостаток доводов, провалы в памяти и то, что именуется помутнением рассудка, пугают меня не меньше, чем разверзшаяся под ногами пропасть. Когда мы испытываем головокружение, то цепляемся за перила; если же нас бесит чье-то молчание или непостижимость жизни, мы воздвигаем экран, куда проецируем истории, заполняющие эти лакуны. Но случается, что экран остается темным. Чем больше я терпела поражений, пытаясь разбудить память Жака, тем больше приходилось прибегать к игре воображения, которому явно не хватало пищи.

* * *