Ревность

Одно из преимуществ фантазирования — то, что мы пользуемся абсолютной безнаказанностью, независимо от совершенных нами жестоких или непристойных поступков. Я была настолько погружена в тяжкую атмосферу, сопутствующую моей полной одержимости, что не сразу заметила, насколько Жак оскорблен посягательством на его личные бумаги и моим рискованным толкованием его книг. В конце концов, все это походило на своего рода вторжение в его подсознание. Потребовалось, чтобы в одном из новых писем, посланных мне, он упомянул об «ущербе, вызванном моим вторжением в самое для него дорогое (наряду с нашей совместной жизнью) — в его творчество и сопутствующие игры бессознательного». Он должен был прямо мне сказать, насколько он «опустошен и убит», чтобы я начала осознавать, что происходит. До этого момента я не сомневалась, что тот, кто видит меня насквозь, не станет все объяснять и прощать. В течение нескольких дней моя навязчивая мысль заставляла меня прятаться, мешая мне принять приглашение (от людей, к которым Жак ходил в компании одной из своих таинственных спутниц) и пользоваться какими-то вещами (к которым она прикасалась); я жила, как больная, чьи заторможенные движения ограничены пределами кровати; скованная, зажатая в рамках табу, которые были бы совершенно непонятны тому, кто наблюдал за мной и с опаской подмечал приближение нового кризиса. В общем, когда наконец я обрела способность ясно выражать то, что думаю: из последних сил произносила предложение, как если бы предпринимала страшное усилие, глядя куда-то в пустоту, потому что в ту минуту превращалась в подвешенную безымянную частицу, — Жак реагировал мгновенно. Он ни разу не ответил ни на мой вопрос, ни на мое ожидание. Он ссылался на мои собственные провинности, напоминал, что я постоянно участвовала в каких-то оргиях и, самое главное, что долгое время мое желание было направлено не на него и уводило меня в сторону. Надо заметить, что если я без конца подсчитывала и анализировала его отношения с женщинами, то и он составил список моих любовников. Прочитав его дневники, я узнала, что он подозревал нескольких знакомых, но, увы, избранная мною манера поведения, казавшаяся мне единственно правильной, лишала меня возможности поговорить с ним в открытую. Наверное, справедливости ради, нам следовало быть взаимно откровенными, а мне — взяв на себя инициативу, начать разговор, попросив его пойти мне навстречу. Но, как я уже объяснила, я ждала, чтобы он сначала «угадал» незаданные мною вопросы и сразу же на них ответил, а иногда, вовсе не из врожденной честности, а чтобы каким-то окольным путем вызвать его на откровенность, я решалась рассказать ему, чаще всего просто подтверждая его подозрения, что спала с тем-то и тем-то. Идя на уступки, я пыталась чуть глубже проникнуть в его собственную вселенную.

* * *