Ревность

Он никуда не торопился, говорил медленно, стараясь, чтобы Вадим правильно понял, о чем его спрашивают, хотя Вадим в самом начале беседы заявил, что по-английски говорит свободно. Начали, как водится, с общих вопросов, время и место рождения, место работы, состав семьи… Затем перешли к умирающему отцу, его завещанию. Вскользь затронули отношения, сложившиеся между братьями. Наконец добрались до трагических событий сегодняшнего утра.

— Роза позвонила в четыре тридцать, сэр, — Вадим, вжившийся в роль скорбящего родственника, комкал в руках носовой платок и подносил его к сухим глазам. — Она сказала, что слышала подозрительный звук, похожий на хлопок петарды. Она пользовалась мобильным телефоном, разговаривала из ванной комнаты, потому что боялась выйти в темную спальню. Голос дрожал, она всхлипывала. Я сразу поверил, что это не пустые страхи.

— Почему вы решили, что эти страхи не пустые? — Гренджер был заинтригован. — Тому была конкретная причина?

— Понимаете ли, сэр… Тому был целый ряд психологических причин. Последнее время брат пребывал в депрессии, он заложил дом, потерял много денег, играя в карты, его книги не покупали на родине. Кризис среднего возраста, плюс финансовые и творческие неудачи. В доверительных беседах со мной он повторял, что исписался, кончился как литератор. Не способен даже сделать небольшую повесть для детишек, не то что серьезный роман. Да, Павел рассчитывал получить какие-то деньги после кончины отца. Это отчасти решало его финансовые проблемы. Но главная проблема — причина глубокой депрессии брата — все же иная. Это затянувшийся творческий кризис. Только представьте: мастер художественного слова, известный писатель вдруг сознает, что больше ни на что не способен. Это настоящая человеческая трагедия.

— Брат когда-нибудь говорил с вами о самоубийстве? Или что-то в его речи проскользнуло такое, что навело вас на тревожные мысли.

— Павел не раз возвращался к этой теме. Он говорил, что жить не хочется. Говорил, что с этим балаганом, называемом жизнью, давно пора кончать. Мне казалось, это лишь последствия депрессии. Это скоро пройдет.

Вадим протер платком сухие глаза и высморкался. В комнату вошел лейтенант Брюс Левин. Он остановился в стороне, прислушался к разговору и сказал своему коллеге:

— Только что звонили из больницы: она жива. В смысле, Роза Наумова пока жива. Все-таки четвертый этаж — это не четырнадцатый. Она в коме, но врач сказал, что шансы есть.

Гарри Гренджер кивнул и что-то пролепетал в ответ. Вадим подумал: чтобы прикончить такую гадюку, надо десять раз ей бутылкой по голове шарахнуть, а потом три раза сбросить с балкона. И после этого у нее еще будут шансы… Остается надеяться: если Роза выживет, то ничего не сможет вспомнить. А если сможет? Левин сделал пару кругов по комнате и снова исчез за дверью.

— Но вернемся к звонку Розы. Что вы ей ответили?

— Сказал, что скоро буду. Я оделся, вышел из номера, спустился вниз. Дверь была приоткрыта. И я вошел. Было темно, свет был потушен во всех комнатах, шторы задернуты. Мне стало не по себе.

Вадим сидел в мягком кресле напротив дивана, который занимал сержант полиции. С этого места хорошо виден второй гостиничный корпус и балкон того проклятого старика, который мог стать свидетелем убийства. Время от времени Вадим помимо воли бросал взгляд на балкон. Старик появился как всегда неожиданно. Все тот же длинный синий халат, седые волосы зачесаны назад, физиономия мрачная, задумчивая. Прикурив сигарету, старый черт надел очки и стал пялиться на противоположный корпус. Кажется, будто он смотрит именно в эти окна и видит Вадима, сидящего посередине комнаты.

На балконе появилась женщина неопределенных лет, что-то сказала. Старик коротко ответил, показал пальцем на противоположный корпус. Вадим выругался про себя. Возможно, старик все видел, но не решается обратиться в полицию. Видел или нет, как узнаешь? Кажется, у этой проблемы есть только одно простое и логичное решение. Вышвырнуть с балкона старика, а заодно уж и его бабу.

— Продолжайте, сэр, — сказал полицейский.

— Да, да… Я нащупал выключатель. Когда свет загорелся, увидел, что гостиная пуста. Мне в голову не пришла мысль выглянуть на балкон. В спальне было темно. Когда свет загорелся, я увидел Павла, лежащего на кровати, кровь на подушке. Подошел ближе. Крови было немного. Я залез с ногами на кровать, приподнял его голову. Мне очень тяжело говорить…

Вошел лейтенант Брюс Левин, не сказав ни слова, он сел в сторонке на стул. Положил на колени тетрадь, в которой Павел делал записи и рисовал картинки крестов и надгробий. Лейтенант неторопливо переворачивал страницы, подолгу рассматривал рисунки, кивал головой, как-то криво усмехался.

— Я понимаю, сэр, что вам довелось пережить тяжелое потрясение, — сказал Гарри Гренджер. — Но все-таки постарайтесь вспомнить, что было дальше.