Ревность волхвов

Что касается бухгалтера Иннокентия и его супруги Валентины, то их я потерял из виду почти сразу же, еще утром, около одиннадцати.

Петр Горелов до поры до времени тоже находился с нами, но около часа дня ему кто-то позвонил по мобильнику, он коротко поговорил, и, никому ничего не сказав, исчез из поля зрения, и больше я его на горе не видел.

Впрочем, меня, наверно, спросят: что означает мое заявление, что я видел Лесю и Настю ПРАКТИЧЕСКИ все время? Объясняю. Представьте: мы стоим все вместе, втроем, на склоне. Настя отталкивается палками и мчится вниз, мы видим ее спину. Мы с Лесей тоже начинаем спуск. Естественно, теряем Сухарову из вида. А через три минуты, у подножия, я замечаю ее, садящуюся на подъемник. Мы торопимся вслед за Настей, впрыгиваем в кресла на семь-восемь рядов ниже ее — а когда поднимаемся, снова встречаем ее наверху. Вопрос: могла она за то время, что мы теряли ее из виду — за те пять, много семь минут, — каким-то загадочным образом исчезнуть, незаметно совершить убийство и столь же стремительно и невероятно вернуться на гору? Думаю, это абсолютно исключено…

Итак, я подхожу к главному и чувствую, что пальцы не слушаются. Я охотно оттянул бы этот рассказ и дальше, живописуя гору, потрясающий вид на тундру, открывающийся с нее… Описывал бы снег, легкий морозец, ветер в лицо… Но… Пора начать о самом страшном.

Где-то часа в четыре, когда совсем стемнело, а склон освещали лишь молочно-белые фонари на мачтах, мы с Лесей решили пойти домой. И есть уже хотелось зверски, и болели с непривычки бедра и икры, и глаза у меня устали без очков от сверкания снега, а незащищенные щеки и нос горели от ледяного ветра. Настя решила остаться на склоне еще ненадолго — она, кажется, была настоящей горной фанаткой.

Мы с Лесей спустились с горы на бордах последний раз, отстегнули доски, взвалили их на плечи и зашагали к своим коттеджам. Идти нам было под горку метров триста. Достигнув развилки — направо через двести метров ее коттедж, налево через двести метров мой, — мы не стали сговариваться о дальнейшем времяпрепровождении, просто тепло распрощались и разошлись.

Жилище наше оказалось незапертым — впрочем, за все время проживания здесь я не припомню случая, чтобы оно замыкалось. Во-первых, ключ на всех шестерых имелся только один; во-вторых, в последние дни дома всегда был Вадим; а в-третьих, трудно было вообразить, что в столь спокойном месте кто-то может посягнуть на наше имущество. Я поставил доску в сарай и вошел в дом. Я отдувался, меня шатало. Слишком уж я накатался и ошалел от воздуха, движения и постоянного общества Леси.

Дом был пуст. Ни людей, ни голосов, ни радио. Я скинул куртку, засунул ее в сушильный шкаф и прямо в бордических ботинках (снег все равно здесь девственно чист, следов не остается, лишь капли прозрачной воды, которые потом бесследно испаряются) прошел через гостиную в туалет. Меня, помню, слегка удивило, что оконце в санузле распахнуто настежь, но при том в ванной комнате не холодно. По краям зеркала, висящего над раковиной, я заметил исчезавшие прямо на глазах капельки воды.

Вымыв руки, я вышел в гостиную (она же столовая) и тут заметил, что дверь в спальню Сухаровых чуть приоткрыта. Это показалось мне странным, поскольку когда там был Вадим (в последнее время, понятное дело, он сидел там почти безвылазно), он обычно наглухо закрывал ее. И какая-то странная, нехорошая тишина царила в его комнате… Итак, я заглянул внутрь спаленки с мыслью: «Если не спит, поздороваемся, перемолвимся парой фраз». Но… Я сразу увидел, что Вадим, совершенно раздетый, с одним только гипсом на ноге, лежит на кровати, странно изогнув голову. Но самым главным и пугающим было не это. Вся грудь его, и кровать, и пол были залиты чем-то красным, и даже на стене имелось несколько красных пятнышек… Я сначала, грешным делом, подумал, что это шутка, — глупая, святочная, рождественская шутка — и изменившимся, дрогнувшим голосом, похолодев, окликнул его. Тот не шевелился, и только тогда я увидел багровый разрез на его шее и понял, что это совсем не шутка, что Вадим Сухаров мертв. Что его — убили…

Я не стал входить в комнату и, налегке, не одеваясь, бросился в соседний коттедж. Там была Леся, а она, в конце концов, без пяти минут дипломированный юрист и сотрудник детективного агентства, и должна знать, как поступать в подобных случаях. Несколько сот метров до соседнего домика я пролетел как на крыльях, подгоняемый растерянностью и страхом.

Когда я ввалился в дом, Леся еще не переоделась. Она, довольная и вся красная с морозца, сидела за обеденным столом и пила чай с конфетами. А компанию ей составляли Гореловы, Петя и Женя, и вид у этой парочки был, словно они только что поднялись с постели: оба в халатах, розовые, довольные.

Прямо с порога я выпалил: «Вадима убили!» — и увидел, как бледнеют и вытягиваются лица всех троих. «Как?!» — выкрикнул Петя. Женя в отчаянии схватилась за голову. И только Леся не потеряла присутствия духа. Она повлекла меня к выходу из домика. На крыльце коротко спросила:

— Ты уверен?