Революtion! Основы революционной борьбы в современную эпоху

Но что-то современники революций не разделяли исторического оптимизма последующих историков и пропагандистов. И не ощущали никакой объективной исторической закономерности. Более того, никогда и нигде ни одна революция не была предсказана. В качестве хрестоматийного примера обычно приводят заявление Ульянова-Ленина в январе 1917 г. (то есть всего за пару месяцев до свержения самодержавия): «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции»[25].

Спустя почти восемьдесят лет после этой ленинской фразы американские исследователи предприняли попытку разработать прогностическую модель для предсказания революций. Как нетрудно догадаться, знание такого рода представляет отнюдь не только академический, но и самый что ни на есть актуальный политический интерес.

Была создана специальная Рабочая группа по вопросам несостоятельности государств. Итог ее деятельности следующий: опираясь на количественные модели, группе удалось предсказать более 85% крупнейших государственных кризисов, случившихся в мире в 1990–1997 гг. Это превосходный результат! Точность предсказания столь же высока, что и у краткосрочного прогноза погоды.

Однако возникла проблема. Уверенно предсказывая возникновение государственных кризисов, группа не могла предсказать их размах, ход и последствия. Другими словами, она не могла сказать, приведет кризис к революции или же нет[26]. По сей день человеческая способность предвидеть революцию может быть выражена фразой: «О дне же том или часе никто не знает» (Мк. 13:32).

Парадокс революций в том, что они никогда не случаются, когда их ожидают и призывают, но всегда, когда их никто не ждет: «Обычно их считают невероятными и даже немыслимыми событиями, пока они не начинают происходить на самом деле»[27].

Именно неожиданность и спонтанность революций вызывает параноидальный страх у правящего сословия. И его можно понять.

Вот, казалось бы, жизнь в стране идет привычным чередом: народ не бунтует и исправно тянет лямку; есть, конечно, недовольные, но оппозиция загнана за Можай, а ситуация в целом под контролем; элита наслаждается властью, богатством и жизнью. И вдруг в течение нескольких недель, а то и дней, все меняется: доселе послушный народишко вываливает на площади, улицы и не желает расходиться; маргинальные политики превращаются в народных вождей; полиция после нескольких неудавшихся попыток разгона манифестаций начинает саботировать приказы политиков; военные заявляют о своем нейтралитете; сервильные СМИ показывают зубы и начинают грызть власть, которую еще вчера вылизывали. Режим повисает в воздухе: «полковнику никто не пишет, полковника никто не ждет». Приблизительно такую трансформацию мы наблюдали в ходе революционных событий последних 25 лет.

Столь стремительный, а главное, неожиданный разворот, который, казалось, ничего не предвещало, волей-неволей наталкивает на самые дикие предположения конспирологического свойства. Тем более что анализ причин революций всегда делается постфактум, после того как они победили. Ретроспективно их победа кажется закономерной и логичной. Однако буквально накануне революций ситуация выглядела не столь драматично, и почти никто этих самых неопровержимых причин почему-то не усматривал.

Поиск причин революции как интеллектуальная игра

Это, конечно, создает академическим интеллектуалам серьезную проблему. Если происходит столь масштабное событие/процесс как революция, то у него должны быть фундаментальные причины. Более того, определяя революции как специфический тип исторических событий, мы тем самым предполагаем, что все революции имеют более-менее общий (типологический) набор приведших к ним причин и факторов.

И, разумеется, ученые формулируют перечень этих причин и факторов, общий для всех революций. Однако здесь присутствует изрядное интеллектуальное лукавство. История настолько обширна и разнообразна, что в ней можно обнаружить что угодно и подогнать факты под какую угодно тенденцию. Особенно если известен конечный результат.

Поэтому выделение типологических причин революции в действительности представляет собой не более чем аналитический инструмент: одни факторы искусственно усиливаются, в то время как другие игнорируются. Этот инструмент безальтернативен для исторической социологии, оперирующей континентами и столетиями. Но он абсолютно непригоден в актуальном политическом анализе.

Еще одно важное обстоятельство: типология причин и факторов революции, охватывающая столетия, неизбежно носит в высшей степени расплывчатый и абстрактный характер.

Чтобы не быть голословным, продемонстрирую это на примере концептуализации уже многажды упоминавшегося Джека Голдстоуна.