Революция и флот. Балтийский флот в 1917–1918 гг.

3 сентября при огромном стечении народа состоялись их похороны. Это убийство глубоко возмутило в Гельсингфорсе не только русских, но и местных жителей. Отдать последний долг погибшим явилось много совершенно посторонних флоту лиц. Могилы были сплошь усыпаны цветами.

Убитые офицеры были ещё совсем мальчики: всего 18–19 лет. В политике они не принимали никакого участия, так что не было ни малейшего основания подозревать их в участии в каких-либо заговорах. Это были жертвы зверских инстинктов шайки преступников, свивших себе прочное гнездо на «Петропавловске».

Несмотря на все усилия офицеров, убийцы остались совершенно безнаказанными, ибо убийства офицеров правительство Керенского считало в полном порядке вещей.

В Казанском соборе на панихиде по этим офицерам, кроме родных и друзей убитых, собралось так много молящихся, что их едва мог вместить в себя обширный храм. В числе духовенства, служившего панихиду, был и отец одной из жертв совершившегося злодеяния — старый, убелённый сединами протоиерей. Невыразимо больно было глядеть на его носившее отпечаток глубокой скорби лицо, на слезы, порою скатывавшиеся из глаз по измождённым старческим щекам, и слышать его голос.

Многие плакали в соборе. По временам то здесь, то там передавались слова «революционного вождя армии и флота» Керенского, который ничего лучшего не мог найти, как сказать: «Эти жертвы неизбежны. Необходимо было таким образом прорваться буре народного негодования. »

Помнит ли сейчас господин Керенский эти слова или, может быть, у него хватит наглости отрицать, что он их произнёс?

Кончился инцидент с Корниловым, и всё пошло ещё хуже; несмотря на все усилия адмирала Развозова, флот продолжал катиться по наклонной плоскости.

В сентябре последовало наступление неприятеля на Рижский залив. После печальной эпопеи защиты Моонзунда флот отступил в Лапвик, вскоре был сдан и Ревель, а те корабли, которые на него базировались, перешли в Гельсингфорс.

Тем временем большевистская пропаганда шла полным ходом. Корабли, всё время находившиеся в Моонзунде, считались далеко не надёжными в революционном отношении, а потому, для приведения их в должный вид, туда была послана известная «Маруся» Спиридонова. Опять на палубах послышались речи: «Товарищи, не верьте вашим офицерам, следите за ними и, если заметите что-нибудь, уничтожайте их».

Немного спустя начались выборы в Учредительное собрание. Организованы они были самым циничным образом и происходили под давлением и вмешательством судовых комитетов. Матросы могли выбирать только большевистских кандидатов.

Что касается офицеров, то их было так мало, что эти голоса не имели никакого значения. Они имели своих кандидатов — офицеров же, которых и выбирали, хоть заранее уже знали, что из этого ничего не выйдет. Не выбирать же каких-нибудь Милюковых, Керенских, Черновых, Троцких, Дыбенок, Прошьянов и так далее.

24 октября вспыхнуло большевистское восстание. На этот раз Центробалт уже сам потребовал посылки миноносцев в Петроград, но не для поддержки, а против Временного правительства, для содействия большевикам. Миноносцы пошли по выбору общего собрания Центробалта и представителей всех судов. С тяжёлым сердцем офицерам пришлось вести свои корабли в Петроград, но другого исхода не было. Все старания командующего флотом убедить собрание отказаться от этой посылки ни к чему не привели.

Однако офицеры этих миноносцев категорически заявили командам, что непосредственного участия в выступлении они не примут. Это не везде прошло даром. Так, на миноносце «Деятельный» были арестованы все офицеры, кроме командира, которому удалось скрыться. Их отправили в Кронштадт, где собирались судить как «врагов народа».

Стараниями командующего флотом эти офицеры, к счастью, были спасены и отделались только двухнедельным арестом.

Придя в Петроград, миноносцы ошвартовались к различным пристаням. Стоявшая у Франко–Русского завода «Аврора» переменила своё место и стала на якорь посреди Невы, у Николаевского моста. Глазам обывателей представилась необычная картина превращения Петрограда в военный порт. Среди них с ужасом передавалось, что корабли обстреляют город в момент выступления большевиков. Прохожие вдоль набережных и мостов боязливо косились на орудия «красной Авроры» и миноносцев, как на чудовища, готовые каждую минуту отправить их в тот мир, где «нет ни свобод, ни революции, ни воздыхания» .

Страхи, как всегда, оказались преувеличенными. За все дни переворота, кроме «Авроры», ни один корабль не дал ни одного выстрела. «Аврора» же, действительно, для острастки сделала несколько выстрелов, но только холостыми патронами.

Участь Временного правительства была уже решена. Так энергично клявшийся умереть за революцию Керенский, переодевшись не то матросом, не то женщиной, спешно удирал на автомобиле по направлению Гатчины. Заседавший в Зимнем дворце, под защитой женского батальона, Совет министров был в полном составе арестован большевиками и препровождён в Петропавловскую крепость. Власть — пала.