Революция и флот. Балтийский флот в 1917–1918 гг.

Вместе с тем, отлично питаясь, хорошо одеваясь и даже имея сравнительно большие карманные деньги, матросы приобретали внешний лоск и апломб, считали себя выше своей среды и в особенности земляков–солдат. Те же, кому удалось побывать ещё и за границей, кое-что увидеть и встретиться с новыми людьми, уже и ног под собой не чувствовали от важности и к своей деревне относились не иначе, как с презрением. В последние годы среди команд сильно развилось франтовство, любовь к театрам, танцам и вообще к общественной жизни. Начальство очень охотно поощряло матросов, так как считало, что это отвлекает их от вредных подпольных влияний. Оно всячески старалось развить в них любовь к спорту: катанью под парусами, на коньках, на лыжах, рыбной ловле и так далее; кроме того, разрешало также устраивать на кораблях спектакли, вечеринки и ёлки, на которые приглашались знакомые матросов. Они это очень ценили, и один корабль старался щегольнуть перед другим своими вечерами. В военное время, когда на корабли нельзя было приглашать гостей, для вечеров специально снимались помещения, приглашалась музыка и шли танцы. На эти вечера неизменно приглашались и офицеры, которые очень любили их посещать, так как действительно, было любопытно поглядеть на неподдельное веселье, увлечение танцами и наивно–грубоватое ухаживание.

Команды на кораблях жили по специальностям, в отдельных помещениях, что их очень сильно сплачивало. Все вечера и вообще всё свободное время матросы проводили только в своей среде, почти без наблюдения офицеров. Технически такой надзор очень труден, в особенности на больших кораблях, где обойти сразу бесчисленные отдельные помещения совершенно немыслимо. На них всегда можно найти такой уголок, где никто не потревожит, и спокойно вести там любые разговоры.

Ближайшим начальником каждого матроса являлся унтер–офицер его специальности, с которым он вместе работал и жил. Это создавало между ними совсем другие взаимоотношения, чем между унтер–офицером и солдатом в армии. В своём унтер–офицере матрос–специалист видел не столько начальника, сколько авторитет в специальности. Сами условия жизни и одинаковое происхождение совершенно сглаживали в глазах матроса различие их положения на корабле. Отношения между ними почти всегда были чисто товарищескими, но с долей уважения, если унтер–офицер умел поставить себя на должную высоту.

В машинные команды, то есть в машинисты и кочегары, чаще всего назначались молодые матросы из бывших заводских. Между ними сплошь и рядом попадались члены социалистических партий, которые и на службе продолжали тайно поддерживать старые связи. Они-то и вели пропаганду среди команд.

Времени для неё было много, подходящего места — сколько угодно. Матросы, скучавшие на кораблях, сначала от нечего делать, а потом — всё внимательнее и внимательнее вслушивались в сладкие речи о земле, воле, равноправии и других социалистических «благах». Одновременно их настраивали и против начальства, якобы повинного в их «угнетённом» положении.

Помешать такой агитации было почти невозможно, так как пришлось бы всё время следить за командой, что сильно затруднялось условиями морской жизни, а сыск был противен всем традициям флота. Кроме того, сыск на кораблях неизбежно развращал бы команду, ибо пришлось бы пользоваться услугами матросов из той же команды. Им надо было бы особо платить, делать льготы и исключения, а так как на это пошёл бы только худший элемент, то он мог легко злоупотреблять своим положением. Возникни же хоть малейшее подозрение, взаимоотношения между офицерами и командой стали бы моментально портиться и породили бы недоверие и злобу, а в конце концов только дали бы новый козырь той же агитации. Но это вовсе не означало, что команды оставались совсем без наблюдения: старшие офицеры тщательно следили за их настроением. Иногда случайно удавалось обнаружить «домашнего» агитатора, но, конечно, уже проработавшего долгое время.

На кораблях с командой в 800, 1000 или 1200 человек такой партийный работник легко мог найти некоторое количество последователей и, таким образом, развить дело пропаганды. Немудрёно, что к началу революции на больших кораблях оказались целые ячейки революционно настроенных матросов.

Ещё одним очень важным обстоятельством, усугублявшим успех пропаганды к началу революции, было то, что война длилась уже третий год. Команды устали не столько физически, сколько нравственно. Им становились невмоготу суровый режим военного времени и связанное с ним ограничение свободы. За всё время войны большинство линейных кораблей так и не видело неприятеля и стояло на якоре в Гельсингфорсе, Ревеле или Кронштадте . Команда отъедалась, отсыпалась и томилась однообразием.

Благодаря войне многие из матросов, только что отбывшие пятилетнюю воинскую повинность, были снова призваны на действительную службу. Призывы 1909–1912 годов вместо пяти тянули уже лямку по шести, семи и даже восьми лет.