Революция и флот. Балтийский флот в 1917–1918 гг.

Если бы ещё в русском народе была сильна идея патриотизма, как в Германии или Англии, тогда можно было бы заставить его терпеть. Но любовь к Родине как целому в нем почти отсутствовала. «Какие мы — русские, — говорили мужики, — мы — вячкие, до нас немец не дойдёт; чего мы будем воевать — пущай воюют те, до кого он дошёл.» Подобные рассуждения всех этих «вячких», «калуцких» и «скопских» философов ярко характеризуют взгляд русского народа на войну и понимание им своего долга. Идея союза народов, их взаимоотношения и политические задачи России были для него мёртвым звуком. С такой психологией он не мог воевать идейно, а шёл только «из-под палки», куда прикажет начальство. К его распоряжениям он относился покорно и апатично, ибо был убеждён, что так надо; начальство, мол, лучше знает, что делать, — на то оно и начальство. Но он был недоволен нарушенным покоем, разлукой с семьёй, трудностями и опасностями войны. Поэтому каждая мысль, каждое слово, говорившее о бесцельности и необходимости окончить войну, были ему приятны.

Кроме матросов общего типа, по своей натуре простых и хороших, на каждом корабле был ещё, хотя и небольшой, уголовно–преступный элемент. Как ни старались от него избавиться, но на кораблях, в особенности больших, всегда можно было найти 10–15 человек, способных на все. Революции ничего не стоило привлечь их на свою сторону, посулив деньги, право грабежа и полную безнаказанность.

Из приведённой характеристики матросов и условий их жизни на флоте явствует, почему они так легко поддавались любой пропаганде; в особенности — во время затяжной войны. Так обстояло дело не только на русском, но и на других флотах, и это отлично учитывали тайные руководители всех революций. Первое внимание обыкновенно обращалось на флот. Достаточно взять хотя бы французскую революцию. Вот что говорит в своих очерках Оскар Гавар:

«Ни одна страна в мире не обладала таким составом морских офицеров, как Франция. Это были представители лучших французских фамилий, потомки целых поколений моряков, преданных своему делу, несравненных по подготовке, возлюбивших Родину и её славу превыше всего. С 1676 по 1782 год французский флот имел 21 морское сражение, из которых было проиграно только три.

Как только началась революция, главный её удар был направлен именно на флот. В Тулоне разлагающая работа пошла быстро, но в Бресте, где флот состоял из бретонцев, связанных с офицерством старыми узами, коим командовал любимый матросами граф д’Эктор, — дело шло несколько тише, хотя столь же успешно.

Через девять лет после взятия Бастилии от великолепного творения Людовика XVI остались одни обломки. К 1798 году наши корабли частью погибли, частью — попали в руки неприятеля; офицеры казнены или изгнаны; экипажи инертны или взяты в плен; арсеналы опустошены; рейды запущены, а порты пустынны».

В начале германской революции 1918 года можно видеть ту же картину: прежде всего восстание происходит на флоте, который оказывается гораздо более развращённым, чем армия. Из всех кораблей только крейсера «Регенсбург» и «Дрезден» остались верны своему императору и ушли из Киля, от красного флота, в Свинемюнде.

Итак, русский флот не явился исключением. Медленно, но систематично внутренние враги России готовили в лице матросов оружие будущего всероссийского бунта. Как протекала их работа, каковы были приёмы агитации на флоте, достаточно выпукло свидетельствует о том речь эмигранта Лебедева, приведённая в труде Ф. В. Винберга «Крёстный путь».

«Мне довелось, — говорит автор, — от очевидца слышать рассказ об одном митинге, состоявшемся в апреле 1917 года в Петрограде, в Александринском театре. На этом митинге выступало с речами несколько видных «деятелей» из партии социалистов–революционеров, которые собрали публику для её просвещения в новом духе вновь образовавшегося (?) социалистического государства, именовавшегося «Российской республикой»».

Публика слушала разинув рот и бурно приветствовала каждого оратора. Состояла она главным образом из рабочих, солдат, матросов и «их дам», но также были тут же и любопытствовавшие офицеры [40] и всякий «интеллигентский» люд. Между другими ораторами говорил «лейтенант французской службы», как он сам отрекомендовался, Лебедев, бывший эмигрант, поспешивший вернуться в Россию после переворота.

Этот господин имел очень большие связи в высшей эмигрантской «аристократии», ибо был женат на дочери Кропоткина. В ту же весну 1917 года он был назначен товарищем морского министра, что для лейтенанта, да ещё иностранной службы, представляло недурную карьеру: вероятно, помогали не одни заслуги «партийного работника», но и «высокая» протекция. Лебедев с большим апломбом рассказывал, каким путём его партия достигла того, что в громадном своём большинстве матросы русского флота оказались верными слугами революции. Нигде пропаганда не имела таких крупных успехов, как именно среди них, и всё сделано было не в самой России, но за границей, трудами эмигрантов.