Революция и флот. Балтийский флот в 1917–1918 гг.

Около середины мая неожиданно пришло из Москвы извещение, что главным комиссаром флота назначается некто Глебов–Авилов [51], бывший комиссаром почты и телеграфов, уже находившийся довольно долго в Новороссийске. Извещение это всех возмутило, и даже среди команд стали раздаваться возгласы: «довольно комиссаров». Тем не менее открыто не признать и выслать этого господина было нельзя, так как флот тогда был бы объявлен вне закона. Ни топлива, ни денежных средств, ни материалов в самом Новороссийске не было, а всё это ожидалось из России, и только посланному в Царицын инженер–механику мичману Полякову удалось оттуда, обманным путём, перегнать в Новороссийск три или четыре маршрутных поезда с нефтью. Следующий поезд был уже задержан. Тем не менее благодаря столь энергичной деятельности мичмана Полякова, миноносцы получили по полному запасу нефти, которой уже на некоторых миноносцах оставалось всего по 5–6 тонн. Глебову–Авилову, явившемуся к адмиралу, было заявлено, что адмирал в политическую жизнь флота не вмешивается, но что и его, Глебова, просят также не нарушать судовой жизни кораблей. С этого момента Глебов–Авилов на судах почти никогда не показывался и лишь изредка на берегу собирал председателей комитетов, которые тоже вскоре перестали его посещать. Глебов всплыл опять на поверхность и сыграл крупную роль лишь впоследствии, при ликвидации флота. Что касается судовых комитетов, то они хотя и не были уничтожены, тем не менее отошли на второй план и почти исключительно занимались хозяйственной жизнью команд. Были даже случаи, когда команды просили их упразднить. В двадцатых числах мая была перехвачена чинами штаба телеграмма Глебова- Авилова в Москву Троцкому, в которой он сообщал, что Черноморский флот, благодаря деятельности Саблина и Тихменева, крупными шагами идёт к поправению. Тогда же был сменён, объявлен врагом народа и советской власти и вызван в Москву для дачи объяснений командующий советскими войсками на Северном Кавказе Автономов. Характеристикой настроения команд в то время может служить следующий факт. Из Закавказья прибыл некто Кереметчи, стоявший во главе армянской дружины, отправившейся в своё время из Севастополя защищать Армению от турок. Этот Кереметчи, социал–демократ, меньшевик, спасший в Севастополе жизнь не одному офицеру во время бывших там избиений, в Новороссийске оказался уже большевиком. По его просьбе было разрешено собрание команд Минной бригады, на котором Кереметчи доложил о положении в Закавказье. Весь этот доклад носил характер чистого большевизма.

Кереметчи прямо говорил, что теперь и он сам стоит на том, что за офицерами надо присматривать. Закончил он свой доклад тем, что раньше он, мол, заблуждался, и взгляды его расходились с матросами, но что теперь он весь с ними. Затем Кереметчи предложил данному собранию резолюцию в самом большевистском духе, причём требовал посылки миноносцев куда-то на Кавказское побережье. Результат получился весьма забавный. Его никто не поддержал, и только послышались отдельные возгласы: «Если Вы этого хотите, то обратитесь к командующему флотом, он прикажет, а нас это не касается». Председатель, всё тот же анархист, матрос Кедров, заявил, что он подобную резолюцию даже не может поставить на голосование, ибо посылка миноносцев в море зависит исключительно от командующего флотом. В силу этого он предложил собранию просто разойтись. Явление оригинальное, так как неожиданно матросы и Кереметчи поменялись ролями.

Отношение команд к офицерам во время стоянки флота было самым благожелательным, хотя, правда, внешней выправки и дисциплины не существовало. Все приказания исполнялись без оговорок. Нельзя обойти молчанием того обстоятельства, что на команды особенно сильное впечатление произвёл факт развода офицерами бонов 30 апреля в

Севастополе; команды громко говорили, что офицеры спасли флот.

Казалось, что налицо были все данные для спасения наших новейших судов. Обстановка складывалась самым благоприятным образом, но одна мысль каждому офицеру и, наверное, многим из матросов не позволяла ни на минуту считать положение надёжным. Этой мыслью было твёрдое убеждение, что немцы не позволят довести дело спасения флота до конца и что, в вольном или невольном союзе с Совнаркомом, они примут все меры, чтобы его обезвредить, если не удастся совсем погубить. Такое напряжённое состояние раньше всего отражалось на командующем. Его нервная система расшаталась вконец.