Революция и Гражданская война в России 1917—1922

Разрыв между комбедами и Советами в деревне нашел свое отражение и в полном разрыве большевиков с партией левых эсеров. Отношения с этой партией ухудшились еще со времен Брестского мира, когда левые эсеры голосовали на IV съезде Советов против его ратификации и отозвали своих представителей из Совета народных комиссаров. Но по многим вопросам левые эсеры, составлявшие вторую по величине фракцию ВЦИК, продолжали поддерживать большевиков, особенно когда речь шла о борьбе против контрреволюции и интервенции. Среди руководства левых эсеров не было единства даже по вопросу об участии в советском правительстве. На втором съезде этой партии, в апреле 1918 года, такие руководители этой партии, как М. А. Спиридонова, А. Л. Колегаев, М. Н. Натансон, и другие вновь высказались за участие в СНК. Однако верх одержала тогда другая группа, требовавшая оставаться вне правительства. Ее возглавляли Б. Д. Камков и Д. А. Черепанов.

В нашей литературе нередко утверждалось, что после разрыва с большевиками левые эсеры стали выразителями интересов не трудового крестьянства в целом, а только кулачества, что широкие слои трудового крестьянства стали отходить от эсеров. Но факты не подтверждают этого вывода, и выборы в Советы, происходившие в апреле – июне 1918 года, показали как раз обратное – уменьшение представительства большевиков и увеличение представительства левых эсеров во всех почти местных Советах. К. В. Гусев в своей книге «Крах партии левых эсеров» (М., 1963), анализируя социальную базу левых эсеров, делает в основном правильный вывод, что это была партия трудового крестьянства, то есть крестьянства, не эксплуатирующего чужого труда. С этим согласен и Л. М. Спирин. В своей книге «Классы и партии в Гражданской войне в России» (М., 1968) Спирин предпочитает говорить, однако, не о трудовом крестьянстве вообще, а о середнячестве, этот термин был в большей мере принят в среде марксистов.

Однако почти во всех книгах и статьях, где речь идет о трагическом разрыве между большевиками и левыми эсерами, вся вина за этот разрыв возлагается только на левых эсеров и на их политику. В действительности большая доля вины лежит в данном случае на большевиках, хотя и политика левых эсеров содержала в те месяцы немало ошибок.

В своей книге К. В. Гусев утверждал, что «социальная база левых эсеров менялась в зависимости от их политики на разных этапах революции»[209]. Эту ошибочную точку зрения подправляет Л. М. Спирин, который писал: «Не политика какой-либо партии определяет ее социальную базу, а наоборот, социальная база определяет политику. Так состояло дело и у партии социалистов-революционеров. Изменения их политики и тактики происходило потому, что совершались огромные социально-экономические сдвиги в тех слоях крестьянства, интересы которых она отражала. А слои эти были очень широкими – от бедноты до зажиточных, середняков и богатых крестьян. Отсюда и большая амплитуда колебаний у эсеров. Когда летом 1918 года советская власть повела борьбу не только с кулаками, но с богатыми крестьянами, имевшими излишки хлеба и отказывающимися сдавать их рабочему государству, левые эсеры горой стали за этих крестьян, объективно превратившись в партию, защищавшую интересы деревенской буржуазии»[210].

В этих рассуждениях Л. Спирина можно согласиться со многим, кроме последних фраз. Излишки зерна имели не только кулаки, но и середняки, как простые, так и зажиточные. Никакой хозяйственный крестьянин не смотрел на свои запасы зерна как на излишки. Это был, во-первых, его собственный хлеб, выращенный его трудом на его земле. Крестьянин в России не знал – каким будет урожай будущего года и какими будут события ближайшего года. Поэтому свои «излишки» он рассматривал как необходимый ему страховой фонд и как товар, за который он хотел получить не бумажные деньги, а необходимые ему промышленные товары. Поэтому в их сопротивлении продотрядам, отбиравшим у крестьян почти бесплатно большую часть хлеба, была своя правда.