Революция, или Как произошел переворот в России

Всех нас уже начинало волновать неполучение ответа от «временного правительства» об отъезде Государя из Могилева{158}. Мы недоумевали, о чем можно так долго вести переговоры, когда Его Величество добровольно согласился отречься от престола, назначил великого князя Николая Николаевича Верховным Главнокомандующим и считал себя и Свою Семью, конечно, свободной в том образе жизни, который изберет Его Величество. После того, как желания партии переворота были удовлетворены, казалось бы, следовало ожидать немедленного исполнения желания бывшего Императора. А между тем все тянулось тяжелое кошмарное время. Обидно и горько было смотреть на Государя и Его Матушку, ожидающих решения своей участи.

В те минуты, когда приходилось видеть Его Величество в эти дни, бросалась в глаза его сосредоточенность, его углубленность внутрь себя. Говорил Он мало, но когда обращался к кому-либо из нас, то сказывалась особенная задумчивость. О себе Он не думал, но страшно страдал за Россию и семью свою. Он уже понял, что будет совсем не то, о чем так претенциозно говорили лица, совершившие переворот.

Императрица производила глубокое впечатление на всех. Тяжело было ей переживать весь этот ужас, видеть эту измену сыну, понимать, что Россия погибнет без Царя. Особенно это было ясно ей – Супруге Императора Александра III, того Монарха{159}, который поставил Россию на необычайную высоту и голос Царя-Миротворца уважался всем миром. Но тем не менее Государыня Мария Федоровна поразительно твердо себя держала. У Ее Величества в эти дни великой муки находились добрые слова, приветливая улыбка ко всем, с кем Императрица встречалась в это время. Ничего показного, ничего театрального никогда не являлось ни у Государя, ни у Его Матушки.

Это твердое поведение заметила вся Ставка, и не раз приходилось слышать: «Какая сила воли у людей, какое сознание своего Царского достоинства»…

Да, эта выдержка удивительна, но каковы те минуты и часы, когда Сын – бывший Царь и Мать Его оставались наедине. Что они переживали тогда и как говорили друг с другом. Ведь для них не было сомнений, что единственные их желания были только счастье России и ее народам. Ведь личных целей они не преследовали и их не было. Еще вчера Государь сказал: «Если переворот даст успех родине – мне больше ничего не надо».

Вечер 6-го марта я провел вместе с С. П. Федоровым и К. Д. Ниловым. Заходил к нам также князь Долгорукий. Разговор держался все время на отбытии Государя в Царское к семье и затем через некоторое время за границу через Мурман.

«Сегодня мне иностранцы говорили, – сказал С. П. Федоров, – что необходимо не задерживаться Государю и Семье в России и как можно скорее уезжать за границу. По их предположениям революция не остановится и Бог знает чем все это может разразиться».

«Раз допустили переворот, теперь можно ждать всего, что угодно», – сказал Нилов.

«А разрешат ли сопровождать Государя за границу», – сказал С. П. Федоров. «Если нет, то хоть бы до Мурмана пустили», – добавил он.

«Чего же нас держать, если мы хотим не расставаться с Государем», – сказал князь Долгорукий.

Начался оживленный разговор, и все мы обсуждали подробности переезда, жизни за границей. Все были уверены, что Царская Семья устроится в Англии, и мы мечтали жить с ними.

«Тяжело будет им всем расстаться с Россией. Государь, Императрица, все дети, Наследник, так привязаны к родине, к своему Крыму, Царскому, к Федоровскому собору, ко всем обычаям русским», – заметил кто-то.

В Ставке – Могилев

Вторник, 7-го марта{160}.

Солдатская масса Ставки, спокойная в первые часы революции и совершенно не ожидавшая нагрянувших событий, стала понемногу волноваться. Приехали агитаторы, появились газеты, радостно сообщавшие о «бескровных днях» переворота, наконец ясный переход генерала Алексеева на сторону временного правительства, все это сделало то, что и войска Царской Ставки начали организовывать митинги и собрания, тем более, что еврейский Могилев, конечно, стал идти полным ходом к «свободе».

Утром стало известно, что на базаре соберутся войска Ставки и будет какой-то митинг. Генерал Алексеев, желая сдержать солдат, приказал, чтобы свои части сопровождали офицеры. На этом митинге должны были быть и роты собственного Его Величества железнодорожного полка. Я сидел в комнате моего соседа барона Штакельберга, и туда смущенный и растерянный пришел командир этого полка генерал Цабель. Ему не хотелось быть на этом солдатском митинге. Он не знал, как отнесутся к нему солдаты, до сих пор ведшие себя очень хорошо и вполне дисциплинированно. Полк этот был в блестящем до переворота состоянии, в руках умного, толкового командира и с прекрасным составом офицеров. К тому же генерал Цабель не знал, надо ли быть в погонах с вензелями Государя или их надо снять, как этого хотел генерал Алексеев.