Революция, или Как произошел переворот в России

Председатель. – Ну, и что же, имея привычку записывать, разве вы не ставили ему вопросов более общественного характера, чем вопрос о его пульсе?

Дубенский. – Это он сам тогда сказал; я просто рассказал это, как картину его характера. Он был человек взвинченный, об этом говорить не стоит; но помню, в октябре, когда он только что был назначен, перед тем он был на высочайшем обеде и сказал мне: «Заезжайте завтра ко мне». Так как это был новый министр, мне было интересно, и я поехал к нему, в поезд. Это было часов в 11, он не вставал еще, в салоне сидел Курлов{200}, и когда я пришел, Курлов сказал: «Сейчас Ал. Дм. придет». Действительно, он вошел, был очень щеголеват, весел, и я помню его фразу, которую должен вам передать: «Вот вы всегда были правее меня, а теперь я правее вас». Я говорю: «Почему? Теперь все правые, теперь война». А он говорит: «Нет, нет, вы были правей, а теперь я правей», и затем начал шутить, он был очень любезен, charmant, и стал говорить, что у него идеи в голове …

Председатель. – А вы выражали в этом сомнение?

Дубенский. – Нет, не выражал, но ведь трудно с ним говорить, он очень много говорит. Курлов все время молчал, а он к нам обращался. Говорил, что влюблен в государя и в государыню. Затем он приезжал, кажется, еще раз, но я был послан на фронт и его не видал. Относилось к нему большинство с сомнением, а Нилов прямо говорил, что это министр на три недели.

Председатель. – У вас имеется запись касательно бывшей императрицы: вы говорите о том, что она держит в полном подчинении своей воле царя, а дальше говорите и о другом факте, который ей приписывался, о том, что она выдвигает плохих людей, чуть-что не шпионов.

Дубенский. – Да, это я могу сказать: государь был в полном подчинении. Достаточно было их видеть четверть часа, чтобы сказать, что самодержцем была она, а не он. Он на нее смотрел, как мальчик на гувернантку, это бросалось в глаза. Когда они выезжают, и она садится в автомобиль, он только и смотрит на Александру Федоровну. По-моему, он просто был влюблен до сих пор, какое-то особенное чувство было у него. А относительно шпионов, вероятно, это была область … ведь это такое страшное обвинение, что по долгу совести я сказать не могу. Мне говорили, что Протопопов издавал «Русскую Волю» и целый ряд таких, но я не могу утверждать, кто там шпион. Безусловно, говорили о Штюрмере{201}, называли его дрянным человеком. Нилов прямо говорил, он человек несдержанный, он прямо говорил Долгорукову, когда его сажали за стол рядом со Штюрмером: «Не сажай меня рядом с этим мерзавцем».

Председатель. – Какова же была подкладка такого отношения Нилова к Штюрмеру?

Дубенский. – Про Штюрмера говорили, опять в области предположений, что он нечист в денежных делах, что он сторонник мира; все это на такого горячего человека и глубоко преданного России, как Нилов, производило довольно сильное впечатление. Я прямо и определенно должен сказать, что считаю Нилова кристальным человеком; он безусловно предан государю, теперь уже, конечно, мы с ним вместе присягали, но его нельзя было никакими милостями купить, императрица его имени слышать не могла.

Председатель. – На странице шестой вашего дневника имеется такая запись: «Драматичность положения в том, что императрицу определенно винят в глубочайшем потворстве немецким интересам. Все думают, что она желает мира, желает не воевать с Германией. Создает такие партии внутри России, которые определенно помогают Вильгельму воевать с нами. Я лично этому не верю, но все убеждены, что она зная многое, помогает врагу. – Распутин был будто бы определенный наемник немцев».

Дубенский. – Я помню, это в январе было, когда говорили то про Распутина, то, что императрица сочувствует этому, и тогда меня все осаждали, даже свои домашние говорили, вот вы так говорите, а на деле вот какие явления: Распутин, это – наемник. Трудно было этому противоречить, и я счел долгом записать, что все говорят. Я, например, не могу до сих пор допустить, чтобы она могла выделять интересы Германии. Это очень бессмысленно прежде всего. Ведь она была матерью будущего русского императора.

Председатель. – Генерал, очень интересно, как получились эти записи? Откуда это началось? Позвольте поставить вам вопрос. Я мог слышать вести, живя в другом городе и не соприкасаясь с лицами, которые окружали императора, мог занести это в свой дневник, но у меня эти слова стали бы звучать совсем иначе. Вы же ездите в свитском поезде, со служащим персоналом, сообщаетесь в наших поездах, хотя бы с Ниловым и другими, и заносите все это в ваш дневник. Ваша запись есть нечто особое, что заставляет внимательнее относиться. 28 декабря вы были в Петрограде?