Революция. От битвы на реке Бойн до Ватерлоо

Азартные игры и лотереи воспринимались многими как традиционные спутники погрязшего в пороках города, в котором процветает мошенничество и жадность, а общество зиждется на беспричинной жестокости и коррупции, где огромная пропасть между богатством и бедностью провоцирует подлое и беспринципное поведение. В выпуске London Journal 1720 года алчность и любовь к роскоши подверглись жесткой критике, а спустя несколько месяцев Weekly Journal высказал мнение, что пузырь Компании южных морей был ничем иным, «как естественным следствием пороков, царивших в обществе многие годы». В действительности пузыри были всегда, а масштабы мошенничества и коррупции за несколько веков не сильно изменились ни в большую, ни в меньшую сторону. Наблюдения показывают, что волны всеобщей паники накатывали с определенной периодичностью; нередко эти всплески называли конвульсиями, уподобляя финансовый мир больному, мечущемуся в лихорадке. Впрочем, рано или поздно наступал момент, когда пузырь лопался, производя непривычно громкий звук.

На этот раз кризис пришел, как и большинство финансовых кризисов, внезапно и неожиданно. Вскоре по ярмаркам и рынкам стала ходить такая сатирическая песенка:

Пузырь, возникший из воздуха и обмана, лопнул.
Вместо прибыли – крах. Не стоило предаваться дутым мечтам,
И все же Пузырь-разоритель должен заплатить по счетам.
Бабах – только дым вокруг,
Бабах – все банкроты вдруг,
Распрощался ты с землей, стадом и домами,
Только акции теперь перебирай руками[70].

Выяснилось, что Компания южных морей не имела наличных средств, чтобы расплатиться с теми, кто стал избавляться от их акций. Золотые горы Эльдорадо, о которых мечтали те, кто рассчитывал на прибыльную торговлю с Испанией, оказались миражом. Когда пропала уверенность в завтрашнем дне, перспективы быстрой наживы и богатства рассеялись, словно утренний туман. Стоимость акций, которые изначально предлагались в обмен на государственные аннуитеты, резко пошла вниз. К сентябрю 1720 года казалось, что все кончено. Акционеры потеряли все свои вложения.

Тобайас Смоллетт писал: «Эпоха вроде этой – сущее наказание для историка; читателя с чувством и воображением едва ли можно увлечь подробностями финансовых операций, лишенных всякой теплоты, ярких красок и живости; их детальное описание служит лишь иллюстрацией безжизненной картинки безвкусной вульгарности и мерзкого вырождения». Впрочем, пузырь сделал свое дело, пролив свет на «Наиболее распространенные заблуждения и безумства толпы»[71] (Extraordinary Popular Delusions and the Madness of Crowds) – как раз об этом рассказывает книга со столь многообещающим названием. Стремление к материальному богатству и опыт неудач, головокружительные взлеты и падения, блеск и нищета, мания, охватившая тысячи людей без видимой на то причины, самоубийства и разрушение семейных уз рассказывают об этой эпохе куда больше, чем тысячи сражений.

Вскоре выяснилось, что некоторые министры и руководители Компании южных морей заблаговременно продали свои акции. Гнев народа был безграничен. Раздавались даже призывы колесовать воров и злодеев. Единственное, что спасло страну от гражданской войны, – осознание глобальности происходящего и надежда на то, что что-то будет сделано, ибо нельзя допустить финансового краха страны.

В этот критический момент пришло время ввести в повествование крупную и краснолицую фигуру Роберта Уолпола (Вальполя), ведь именно ему принадлежит заслуга урегулирования ситуации в стране. Он сумел устранить панику и восстановить финансовую стабильность Компании южных морей. Уроженец Норфолка, он и в солидном возрасте не утратил акцента этих мест. Уолпол служил живой иллюстрацией честного и чистосердечного деревенского жителя. Он жевал домашние яблоки, занимая первую скамью в парламенте, и не терял самообладания даже в самых патовых положениях. Говорят, что, прежде чем приступать к чтению газет, он неизменно просматривал отчет своего управляющего хозяйством.

Уолпол был крепко сложен, невысок и полноват, имел ярко выраженный второй подбородок. На многочисленных портретах он выглядит благодушным, если не сказать вальяжным, в жизни же его знали как добродушного и компанейского человека. Он первым встречал новых членов парламента, который вскоре стал его законной вотчиной. Он щегольски одевался, особенно на парламентские сессии, к которым он наряжался словно жених для невесты. Он знал, как работает палата общин, и знал, как чувствуют себя ее члены. По его собственным словам, единственную надежную защиту министру могло обеспечить лишь «благословение этой палаты».