Революция от первого лица. Дневники сталинской эпохи

Субъективирующий импульс советской идеологии был отчасти связан с марксизмом и его романтическими корнями, но отчасти и с требованием общественной полезности, являвшимся ключевым для русской культуры задолго до революции. Жить по-настоящему означало возвыситься над эгоистическими интересами и посвятить жизнь служению обществу и истории, чтобы переделать ненавистную, отсталую Россию силой личного примера и неуклонной устремленностью в будущее. Эта установка действовала в разных, но всегда узнаваемых формах на протяжении всех лет советской власти, однако особенно отчетливо она была выражена в сталинские времена. После смерти Сталина ее интенсивность пошла на спад. В 1936 году задумавшийся о будущем молодой московский рабочий-комсомолец Александр Ульянов разрешил проблему выбора между двумя девушками, провозгласив, что настоящим предметом его любви является «дорогая» Коммунистическая партия. «Партия, вот она родная… Она близко, близко, и ежедневно ее чувствую, работаю для нее… Я нужен ей так же, как и она мне». В 1955 году, через два года после смерти Сталина, поэт Евгений Евтушенко затронул эту же тему, но с характерными изменениями. В стихотворении, обращенном к женщине, он написал: «у меня на свете две любимых — это революция и ты». Это была уже раздвоенная любовь, а не исключительная преданность обществу и истории. Более того, поэт просил обеих возлюбленных простить ему периодические измены[516].

Справка об источниках

Большинство проанализированных в настоящей книге дневников стало доступно в связи с открытием советских архивов во время перестройки и после распада Советского Союза в 1991 году. Некоторые из них хранятся в бывших советских государственных и партийных архивах. Хотя эти дневники вели политические активисты, писатели и художники, лояльные к советской власти, они оставались засекреченными все время существования этой власти, поскольку их «подстрекательское» содержание вызывало опасения. Другие дневники доступны в государственных архивах уже давно. Третьи взяты из так называемых «общественных архивов», созданных во время крушения режима для хранения собраний документов подвергавшихся преследованию лиц и политических групп или для сохранения личных документов рядовых советских граждан. В этих неофициальных учреждениях быстро скопилось множество автобиографических записей, создающих контрапунктическое звучание по отношению к административно-институциональному тону, доминирующему в государственных хранилищах. Помимо этого, часть личных записок стала доступна благодаря самим авторам дневников, если они еще были живы, или их семьям. Ряд дневников, подробно обсуждавшихся в настоящей книге, хранится в личных архивах, и в некоторых случаях мне посчастливилось встретиться с авторами этих дневников. Эти беседы были необыкновенно содержательными и увлекательными, хотя подчас наши мнения и интерпретации расходились. Пристрастность моих собеседников служила живым напоминанием об этических проблемах, которые возникают при рассмотрении в качестве исторических источников документов, составляющих неотъемлемую часть жизни их авторов.

Несмотря на их впечатляющее количество, известные личные записки сталинской эпохи, похоже, являются лишь верхушкой айсберга. До сих пор не изучены такие хранилища, как центральный и региональные архивы сталинской тайной полиции — НКВД, к которым иностранные исследователи по-прежнему почти не имеют доступа. В немногочисленных дневниках, все же добытых из этих архивов, имеются подчеркивания и пометки прокуроров, помогающие понять, как воспринимались и истолковывались соответствующие записи. Наконец, неисчислимые дневники хранятся в частных домах и квартирах по всей территории бывшего Советского Союза. Есть основания опасаться, что многие из подобных дневников никогда не станут доступны исследователям, потому что нынешние владельцы не осознают исторического значения этих документов и считают их сугубо личными записями, неуклюжими прозаическими опытами, недостойными внимания историков.