Революционер я или нет?

Скоро двенадцатый час.
Дышат морозом узоры стекла.
Свечи, как блески неведомых глаз,
Молча колдуют. Сдвигается мгла.
Стынут глубинно и ждут зеркала.
Скоро двенадцатый час.

Взглянем ли мы без испуга на то,

Что наколдует нам льдяность зеркал?
Кто за спиной наклоняется? Что?
Прерванный пир и разбитый бокал.
Что-то мне шепчет: «Не то! О, не то!
Жди. И гляди. Есть в минутах – рассказ.
Нужно расслышать. Постой.
Ты наклонён над застывшей водой.
Зреет двенадцатый час.»

Вот проясняется льдяность глубин.

Город, воздвигнутый властной мечтой.
Город, с холодной его нищетой.
Сильные – вместе. Бессильный – один.
Слабые – вместе, но тяжестью льдин
Сильные их придавили, и лёд
Волосы поднял на нищих, куёт
Крышу над черепом. Снежность седин.
Тени свободные пляшут на льду.
Всё замутилось. Постой. Подожду.
Что это в небе? Вон там?

Солнце двойное. Морозный простор.

В Городе, там, по церквам, по крестам.
Солнце бросает обманный узор.
Солнце – двойное! Проклятие нам!

Кто-то велел площадям,

Улицам кто-то велел
Быть западнями. Какой-то намечен предел.
Сонмы голодных, возжаждавших душ.
Сонмы измученных тел.
Клочья растерзанных. В белом – кровавости луж.
Кто-то, себя убивая, в других направляет прицел.
Дети в узорах ветвей.
Малые птицы людские смеются под рокотом пуль.
Сад – в щебетании малых детей.
Точно – горячий Июль.
Точно – не льдяный Январь.
«Царь!» – припевают они и хохочут над страшными. «Царь!»
«Сколько нам пляшущих пуль!»
«Царь!» – припевают и с ветки на ветку летят.
Святочный праздник – для всех.
Разве не смех?
Вместо листов,
Мозгом младенческим ветки блестят.
Разве не смех?
Вместо цветов,
Улицы свежею кровью горят.
Сколько утех! Радость и смех!
Святочный праздник для всех.

Пляска! Постой!

Больно глазам. Ослепителен блеск.
Что за звенящий разрывчатый треск?
Лёд разломился под жаркой кипящей водой.
Чу! Наводнение! Город не выдержит. Скрепа его порвалась.
Зеркало падает. Сколько валов!
Сколько поклявшихся глаз!
Это – двенадцатый час!
Это – двенадцать часов!

1917-й год

Слава крестьянину