Революционное самоубийство

Я не отвечал на это, но жаловался медсестрам на жестокое обращение. Начальница над младшим персоналом больницы заглянула ко мне, извиняюще улыбнулась полицейским и спросила, тревожат ли они меня. О, конечно же, нет, ответили они, улыбаясь женщине в ответ. Когда она вышла из палаты, оскобления посыпались на меня с новой силой. Полицейские даже не давали чернокожим медсестрам ухаживать за мной. Белые медсестры приходили и уходили по желанию, но стоило чернокожей медсестре начать мерить мне давление, как полицейский схватил ее, и она с ужасом выбежала из палаты. Тут вернулась начальница. «Ну вот, теперь вы знаете, что эта медсестра здесь работает, — сказала она. — Вам не следует так с ней обращаться». Жестокие игры продолжались до тех пор, пока моя семья, хотя она с большим трудом могла себе это позволить, не наняла для меня частных сиделок, которые находились рядом со мной все время. После этого мое положение улучшилось, поскольку сиделки наблюдали за полицейскими и добивались того, чтобы те меня не трогали.

Как только моя семья узнала о том, что со мной случилось, мои родные и близкие стали делать все возможное, чтобы помочь мне. Они сразу же поспешили в Кайзеровскую больницу и оставались поблизости, пока мне зашивали рану. Потом они наняли сиделок, чтобы защитить меня от жестокостей полицейских в Хайлендской больнице. Мой брат Мелвин, сестра Леола вместе с Элдриджем Кливером и другими «Черными пантерами» начали готовить мою защиту в суде. Они хорошо понимали, насколько трудно мне будет защищаться, ведь полиция твердо вознамерилась добиться обвинительного приговора для меня и уничтожить нашу партию. Полиции представился превосходная возможность для этого. Бобби сидел в тюрьме, а у полиции было на руках простое судебное дело, исход которого, по их мнению, был предрешен.

Старания моих родных по обеспечению самой лучшей защиты в суде довольно скоро дали ободряющие результаты. Как-то после полудня (я лежал в Хайлендской больнице уже несколько дней) я услышал шум, доносившийся из-за двери моей палаты. Судя по всему, полицейские кого-то не хотели пускать ко мне, кажется, женщину, и она ругалась на чем свет стоит. Это была Беверли Аксельрод, юрист, которая так много сделала, чтобы вызволить из тюрьмы Элдриджа Кливера. С ней пришел чернокожий адвокат. Я был еще очень слаб, поэтому в тот день Беверли не стала со мной долго разговаривать. Она лишь заверила меня в том, что делается все возможное, чтобы достать для меня лучшего адвоката. Беверли чувствовала, что для нее мое дело окажется слишком тяжелым, но я видел в ней человека, который будет защищать меня до последнего, чего бы это ни стоило.

Беверли не предала моего доверия ни разу. Чаще всего я не думал о ней как о белой женщине. По своим политическим взглядам Беверли принадлежала к «левым», но что более важно, она была великодушным и открытым человеком, способным на личностный рост и изменения. Я знаю ее уже много лет. В прошлом я нередко подмечал, что в процессе беседы Беверли могла бессознательно говорить с оттенком расизма. Когда ей указывали на это, она всегда тщательно проверяла свою позицию и разбиралась с ней таким образом, что от этого менялась ее жизнь. Именно ее способность к изменениям убедила меня в искренности Беверли и в том, что ей можно доверять. Поэтому, когда она заговорила об адвокате Чарльзе Гэрри, я знал, что могу доверять ее мнению о нем. С Чарльзом Гэрри Беверли познакомилась в начале 1950-х, тогда она наблюдала за условно-досрочно освобожденными. Беверли стала его протеже. Адвокат начал давать ей дела для защиты и помог ей наладить собственную юридическую практику.