Революционное самоубийство

После такого грома среди ясного неба всем требовалась передышка, так что на выходных суд решил не собираться. В тот же день, когда я размышлял о том, что случилось с Россом и как обвинение им манипулировало, мне пришла идея. Осуществление моего плана должно было привести к завершению суда. Меня даже могли отправить обратно в тюрьму, но зато я чувствовал, что сделаю важное политическое заявление. Как только в понедельник утром суд вновь приступит к работе, я встану и объявлю о наложении гражданского ареста на прокурора за подстрекательство и содействие в уголовном преступлении, а именно — в использовании на суде ложных показаний Дела Росса. Затем я попрошу судью помочь мне арестовать прокурора. Судья непременно откажется, так что я обращусь к присяжным за помощью в наложении гражданского ареста на прокурора и судью. Мои действия были призваны показать публике, насколько трудно обычному гражданину добиться в судах правосудия, когда те, кто обвиняет его, нарушают закон, чтобы добиться обвинительного приговора. Это не была бы просьба о помощи, а обращение к человеческому чувству справедливости. Подобное политическое послание оказало бы сильное воздействие на сознание людей.

Адвокаты скептически отнеслись к моему плану, но согласились проверить его с юридической точки зрения. Я хотел, чтобы у моего выступления в суде была твердая юридическая база. Однако, проконсультировавшись с законом, адвокаты сказали мне, что окружного прокурора или судью невозможно подвергнуть гражданскому аресту. Они были представителями судебной власти, и лишь большое жюри могло предъявить им обвинение. После этого я отказался от своей задумки, хотя по-прежнему был убежден в том, что она была неплоха. Что еще оставалось делать, если служители закона могли безнаказанно его нарушать, а простые граждане не могли найти на них управы? Если бы существовала возможность арестовать окружного прокурора и судью, я бы это сделал, несмотря на то, что, вероятно, потом отправился бы в тюрьму. Зато я бы наглядно указал на необходимость революционного правосудия.

В дальнейшем судебные слушания обошлись без заметных событий. Те же самые эксперты, проводившие баллистическую экспертизу, давали те же самые показания. Слушать их было еще утомительнее, чем раньше. На этот раз наша защита была гораздо короче по сравнению с первым разом. Сначала мой адвокат пригласил меня давать показания, и я рассказал, как все было на самом деле. Потом прокурор Уайт приступил к перекрестному допросу. Он использовал немало чисто судебных фокусов, но он не слишком преуспел в своих попытках подорвать доверие к моим показаниям. Я не отступил от них ни на йоту. Уайту недоставало изысканности и умения Лоуэлла Дженсена. В результате наша беседа не была ни напряженной, ни взаимно стимулирующей.

Присяжные совещались довольно долго в свете того, то это был уже второй процесс и обвинений против меня выдвигалось меньше. Чем дольше они обсуждали решение, тем крепче становилась моя уверенность в том, что кто-то из присяжных настаивает на снятии обвинений. Наконец, присяжные вернулись в зал суда и сообщили судье, что они оказались в безвыходном тупике: одиннадцать из них были за обвинительный приговор, но один выступал за снятие обвинений. Судья объявил, что присяжные не вынесли единогласного решения, закрыл суд и распустил жюри. Меня ждал третий судебный процесс.

На третьем процессе события развивались в нашу пользу. Набившее оскомину шоу началось по новой: опять прокурор Дональд Уайт, свидетели Герберт Хинс, Генри Гриер и Дел Росс и прочая «группа поддержки». Вместе с тем, происходящее все больше стало напоминать сцену из Кафки. На этот раз в сценарии произошел сбой. Сюжет стал развиваться так, как нужно было нам. И первый звоночек, сигнализировавший о переменах, прозвенел тогда, когда офицер Хинс забыл свои слова.

На первом и втором суде Хинс твердил, что Джин Маккинни и я были единственными участниками инцидента, за исключением самого Хинса и Фрея. А на третьем процессе Хинс вдруг сказал, что припоминает еще одну личность, которая была на месте происшествия. Это был мужчина, одетый в светлую желто-коричневую куртку, но он не был пассажиром в машине, которую я вел. Информация об этом третьем персонаже всплыла во время перекрестного допроса Хинса Чарльзом Гэрри. Осознав, что он сказал не положенные ему по сценарию слова, Хинс смутился и от стыда склонил голову. Вскоре после этого, когда суд ушел на перерыв и присяжные тоже покинули зал суда, окружной прокурор схватил Хинса за шиворот и стал ругать его при открытых дверях. Оговорка Хинса меняла все дело, и теперь я знал, что мы переиграем этого свидетеля, несмотря на показания Генри Гриера.