Революционное самоубийство

На свидетельском месте оказался декан, и вот тут для меня началась настоящая работа. Хотя суду не были представлены в качестве доказательства якобы украденные мною книги, декан сказал, что похожие на пропавшие книги были у меня в тот день, когда полицейские привели меня к нему в кабинет. Я задал декану вопрос: «Так если полицейские находились прямо в вашем кабинете, почему же вы не арестовали меня тогда?» Он ответил, что не был уверен в своих правах. Этого признания я и добивался. «Вы хотите сказать, — спросил я декана, — что вы учите меня, посещающего ваш колледж, правам, не зная даже ваших собственных прав? Вы преподаете мне, а сами не имеете представления об основных гражданских правах?» Затем я повернулся к присяжным и указал им на эту вопиющую странность. Судья пришел в ярость и чуть было не обвинил меня в оскорблении суда. На самом деле, я действительно выражал презрение, причем не только по отношению к суду. Вся их система эксплуатации вызывала у меня негодование. Зато я начинал понимать ее все лучше и лучше.

Я хорошо знал, о чем подумали присяжные, услышав, как декан расписался в незнании собственных прав. Я использовал его невежество в свою пользу. У людей автоматически возникла следующая мысль: «Получается, что вы, профессор колледжа, не знаете чего-то простого и основного?» Заронив эту мысль в сознание присяжных, я добился того, что они не приняли показаний декана.

Присяжным я сказал, что собираю книги и торгую ими. У меня нашлось несколько экземпляров, похожих на те, которые были внесены в обвинительный акт, — те же названия, авторы и т. д. Присяжные изъявили желание посмотреть на книги. Я сказал судье, что мог бы сходить домой за ними. Судья ответил, что невозможно было остановить заседание (а меня обвиняли в совершении судебно-наказуемого проступка), чтобы отпустить меня домой за книгами. Мой план сработал — присяжные не пришли к единому решению.

Пришло время второго слушания. На этот раз я принес книги в суд, однако не нашлось ни одного человека, способного удостоверить их принадлежность. У меня было несколько разных книжек тех же авторов и с такими же названиями, что у тех, которые считались украденными. На книги я нанес одинаковые пометки. Ни студент, заявивший об ограблении своей машины, ни декан, ни владелица книжного магазина — никто из них не мог сказать точно, были это те самые книги или нет. Они твердили, что книги были вроде бы похожи или те же самые, но особой уверенности в их голосе не слышалось.

Я обратил внимание присяжных на эти колебания. Все, что я знаю, сказал я, это лишь то, что я купил эти книги у знакомого. Я сказал присяжным, что не крал этих книг. Наоборот, я предоставил их суду, чтобы выяснить, принадлежат ли они людям, выдвинувшим против меня обвинение. И вновь присяжные не вынесли единого решения.

Меня вызвали в суд третий раз. Результат был тот же. На четвертый раз судья закрыл заседание. Снова и снова меня вызывали в суд. Дело тянулось целых девять месяцев, обремененное многочисленными отсрочками. Присяжные никак не могли прийти к единогласному решению. Я подвергался настоящему преследованию, ведь я не был вором. Кажется, они пробовали добиться успеха за счет замены прокурора. Обвинитель менялся чуть ли не на каждом слушании, все болваны-юристы из Аламедского округа сунули нос в мое дело, но они ничего не добились. Я смотрел им прямо в глаза и не отступал.

Третий серьезный случай, из которого мне пришлось долго выпутываться, произошел на вечеринке. Я отправился туда с Мелвином. Вечеринка проходила в доме человека, осуществлявшего надзор за условно осужденными. Он учился в колледже Сан-Хосе вместе с моим братом. Мелвин был немного знаком с некоторыми из гостей. Большинство из них было так или иначе связано между собой через родственные отношения или брачные узы. Мелвин и я были здесь чужаками. Как обычно, я начал беседу на разные темы. Оттого, удавалось мне завести настоящий мужской разговор или нет, напрямую зависело, насколько мне понравится очередная вечеринка. Этому способу набирать новых людей я научился в Ассоциации афро-американцев. Так я привел в Ассоциацию немало «деклассированных элементов».

Порой эти мужские разговоры заканчивались дракой. Все происходило почти так же, как десять лет назад, когда мы играли в «дюжину», хотя теперь основной темой стали идеи, а не матери. Парень, способный задать самый удачный вопрос, продемонстрировав тем самым глубокое понимание дела, а также умение задавать самые блестящие ответы, побеждал или «перекрывал» остальных. Иногда, когда кто-нибудь проигрывал или «был повержен» и хотел подраться, я доставлял ему такое удовольствие. Все повторялось в точности, как в детстве. Если случалась хорошая беседа и отличая драка, то я считал, что вечер не прошел для меня даром.