Революционный террор в России, 1894— 1917

До образования Партии эсеров анархисты и представители неонароднических кругов, верные идеям разгромленной «Народной воли», были особенно активны в разработке планов политических убийств(37). Практика терроризма постепенно распространилась и на окраины империи, к примеру — на Польшу, где члены Польской социалистической партии уже с конца XIX века время от времени уничтожали «врагов революции», в том числе полицейских осведомителей и штрейкбрехеров. Некоторые еврейские антиправительственные группы также начали говорить о необходимости создания боевых организаций и вступления на путь террористической борьбы(38). Но большая часть немногочисленных терактов этого времени все-таки была совершена боевиками нового типа: малоизвестными лицами, экстремистами с неопределенными идейными убеждениями, не принадлежавшими ни к каким организациям и действовавшими по собственной инициативе(39). Уже к 1897 году некоторые из таких лиц прибегали к беспорядочному насилию по сугубо личным мотивам. В одном случае некий рабочий Андреев, уволенный с предприятия, выразил свое недовольство социально-экономическим порядком нападением на представителя режима — армейского генерала, приехавшего на концерт в Павловск(40). Некоторые акты индивидуального террора в это время имели более ясно выраженную политическую направленность; самый известный из них — убийство 4 февраля 1901 года консервативного министра образования Н.П.Боголепова студентом Петром Карповичем, незадолго до того исключенным из университета(41). Это было первое политическое убийство в XX веке. Вероятно, основное значение этого теракта было в том, что он оправдал предсказание, сделанное ранее несколькими приверженцами террористической деятельности: первая удачная бомба соберет под знамя террора тысячи сторонников, и тогда денежные средства потекут рекой(42). Российские радикалы явно устали от вечных споров по теоретическим и программным "опросам, считая эти прения пустой тратой времени и сил. Все больше преобладало мнение, что «пока правит деспот, пока все в стране решает самодержавное правительство, никакие дебаты, программы, манифесты не помогут. Необходимо действие, настоящее действие… и единственно возможное действие при нынешних условиях — это самый широкий, разносторонний террор»(43).

Чрезвычайно знаменательно, что некоторые радикалы своими терактами стремились спровоцировать усиление репрессий, рассчитывая, что это усугубит общественное недовольство и приведет ко всеобщему восстанию(44). Таким образом, неудивительно, что в ситуации, когда в России все чаще раздавались голоса в пользу террора, летом 1901 года, еще до вызванной образованием партии эсеров новой волны общественной поддержки террористической тактики, представители царской администрации боялись, что революционная деятельность в стране вскоре выльется в целую серию терактов(45).

Итак, радикалы были готовы взять в руки оружие и динамит; сердца и душевные силы революционеров в России были напряжены до предела; все антиправительственные силы ждали сигнала к началу главной экстремистской кампании, первого удара «вечевого колокола», зовущего к открытой революционной борьбе(46). Их терпение испытывалось недолго. Долгожданный сигнал к действию прозвучал в воскресенье 9 января 1905 года.

События «кровавого воскресенья», когда правительственные войска убили и ранили сотни рабочих и членов их семей, направлявшихся к Зимнему дворцу с петицией царю, обычно считаются началом революционного процесса(47). Этот эпизод достаточно полно освещен в историографии в контексте сложных социальных, экономических, политических и дипломатических факторов, приведших к постепенной радикализации российской политики. По всей империи действия революционеров подчинялись закономерности, подмеченной учеными, занимающимися проблемами политического насилия: «Когда непопулярный… режим… испытывает неудачи и проявляет признаки разложения, определенные подпольные или эмигрантские группы могут попытаться ускорить его падение с помощью кампании террора. Такие группы особенно охотно прибегают к террору в периоды перемен»(48). Принимая во внимание усугубляющиеся проблемы как в деревне, так и в городе, общий процесс модернизации и изменение политического сознания, а также неожиданные и разрушительные последствия русско-японской войны 1904–1905 годов, приведшие к революции, необходимо все же подчеркнуть (как это делают и некоторые другие историки), что объективные обстоятельства сами по себе не являются достаточным, а возможно, даже и необходимым условием возникновения терроризма(49).