Резьба по живому

«Нихуя, – думает Франко. – Просто перестаешь существовать, и всё». Открывает было рот, но, подумав, решает, что не ему об этом говорить.

– Поменьше болтай, – рявкает Элспет, – доедай лучше.

– Ну просто странно: прикиньте, мы никогда уже не увидим Шона, – говорит Джордж. – Никогда в жизни.

– Никто не знает, – вставляет Франко.

– Как думаешь, ты попадешь в ад или в рай? – спрашивает его Томас.

– Может, и туда и туда сразу, – говорит Франко. – Может, между ними есть типа такой переход и, когда тебе обрыднет в одном, можно для разнообразия сгонять в другой.

– Типа как на каникулы? – спрашивает Томас.

– Типа как автобус между терминалами аэропорта, – подсказывает Джордж.

– Угу. – Франко задумывается. – А чё такого? Если никто не знает, что происходит потом, может быть все, что мы себе представим, ну или, может, ничего вообще.

Томас еще в режиме каникул.

– Каникулы в аду, – мечтательно говорит он.

– Плавали – знаем. – Фрэнк Бегби смотрит на сестру: – Помнишь, как мы ездили в «Батлинс» в Эре? – Поворачивается к мальчишкам: – Та не, ваша мамка не помнит, она была еще лялькой.

Мальчишки смотрят на мать в каком-то мистическом восторге, пытаясь это переварить.

– Маманя была пеленашкой? – говорит Джордж, прикрывая глаза и словно пытаясь вызвать мысленный образ.

Элспет поворачивается к сыновьям:

– Так, а ну оба, шнеля!

– Сто лет этого слова не слыхал, – говорит Франко.

– А что оно значит? – спрашивает Джордж.

– Оно значит «в темпе», – резко говорит Элспет, – так что меньше разговора, больше хардкора.

Когда племяши уходят, Франко откидывается на спинку стула.

– А кто так говорил? Старый дедуля Джок?

– Как и «Батлинс» в Эре, это было еще до меня, – раздраженно говорит Элспет. – Какие планы на сегодня?

– Встречаюсь со старым другом.

– Видать, еще один урел одной ногой на нарах. – Элспет хрустит тостом.

– Угу. – Франко берет чайник и доливает себе в кружку. – Причем отмотал поболе моего.

Элспет презрительно качает головой:

– Какой же ты слабак, Фрэнк. Не можешь сам с собой справиться…

Франко поднимает руку, перебивая ее:

– Он вертухай. Тюремный надзиратель. Чувак, который приохотил меня читать, писать, малевать.

– Ясно… – говорит Элспет и смотрит с искренним стыдом и раскаянием.

Франко решает свалить, пока ведет в игре, проглатывает свой чай и уходит к себе в комнату собираться. К его удивлению, труба из «Теско» подает какие-то признаки жизни. Она светится радиоактивным лимонно-зеленым цветом. Франко пытается набрать номер Мелани, но клавиша «0» залипает, и по всему экрану тянутся одни нули.

– Ёпт, – ругается он и глубоко вдыхает, наполняя воздухом легкие.

Еще бы он не встретился с Джоном Диком. До Мелани был еще Джон – человек, который поверил в него, хотя Франко всячески пытался этому помешать. Тюремщик-радикал, выступавший против всего общепринятого, от зашоренной, упрощенческой социально-экономической политики правительства, мелочных правил и процедур учреждения и до пораженческого фатализма самих зэков. Дик приводил писателей, поэтов и художников – посмотреть, что получится. Замечал, как в некоторых вспыхивала искра, но Фрэнк Бегби был из самых безнадежных.

Они встречаются в кафе «Элефант-хаус» на мосту Георга IV, рядом с Центральной библиотекой, откуда он выдвинулся вчера. Выглядит Джон Дик вроде как хорошо: вытянутое лицо, очки в темной оправе, коротко стриженные черные волосы, вечная легкая щетина и мешковатая одежда, скрывающая жилистое, но мускулистое тело. Франко вспоминает, что, когда они познакомились, у Дика была расслабленная осанка, проистекавшая, видимо, из уверенности в своей внешности. На фоне всех других, оплывших и агрессивных, вертухаев Джон Дик казался заклинателем осужденных: слыша его тихий голос, они начинали говорить на полтона ниже. Если не считать Мелани, Франко, наверное, не слушал никого в своей жизни так, как этого тюремщика.

Джон тут же извиняется, что не сможет прийти на похороны Шона. Франко кивает – незачем спрашивать почему. При одной мысли о том, что вертухай может дружить с зэком, все обиженные на жизнь истерички с обеих сторон уже через пару секунд заорут «стукач» или «компрометация».

Джон Дик просит Фрэнка Бегби пообещать, что тот, когда приедет с выставкой в Эдинбург, зайдет поговорить с осужденными. Зэк, ставший художником, соглашается, но настаивает на том, чтобы не было никакой прессы: он не хочет становиться символом успешной реабилитации. Ему одинаково до фонаря как восторги претенциозных пидорков слева, так и злобные, скептические ухмылки циников справа. Все это байки для пигмеев, и пусть они спокойно травят их дальше без его участия. А у него своя жизнь.

Франко рассказывает историю своего восхождения: