– Не жалуюсь, – соглашается Франко, – но только все это просто мода и лохотрон. Они покупают мой товар, потому как он в струе, а я фигачу его кубометрами и впариваю, пока есть спрос. Скоро наступит день, когда им обрыднет. Ну а покамесь – куй железо, не отходя от кассы.
– А ты не дурак.
Фрэнк Бегби качает головой:
– Умники стока по тюрягам не чалятся.
Антон смотрит на своих подельников, а потом снова на Бегби:
– Давай малехо прогуляемся – тока мы вдвоем.
Франко кивает, рассуждая так: что бы ни произошло, у одного против одного больше шансов, чем у одного против троих. Они идут вдоль края старого дока – к причалу и волнорезу. Ветер холодный и пронизывающий. Они останавливаются и, опершись о перила, смотрят на зябкую, тусклую воду в устье Форта. Фрэнк Бегби вспоминает Тихий океан возле своего дома, все эти голубые тона. Что он вообще здесь делает среди этих оттенков серого? Антон хочет помахаться или собирается его прихлопнуть, а труп столкнуть в море?
Или, возможно, он просто хочет поговорить. Успех иногда приводит к изоляции, и люди страдают от одиночества.
– Я поднял бабла. Но все оно за океаном. В банках. – Антон пристально смотрит на горизонт, как будто что-то видит.
– За это я слыхал, – говорит Франко. – И не буду лепить, что меня это не впечатляет. Даже вот Пауэр потратил двадцать с лишним годков, чтоб набраться такого ума, как у тебя щас.
Антон поворачивается к нему с нетерпеливой, почти издевательской ухмылкой:
– Ты в курсах, как легко поехать в Швейцарию и открыть там в банке расчетный счет? Или даже на Каймановых островах? Просто прыгаешь, сука, в самолет, а потом заруливаешь в банк со своей ксивой и полным мешком нала. Говоришь, что хочешь открыть счет. И все. Труднее открыть в КБШ или в «Клейдесдале»[15]
.Бегби и бровью не ведет.
– Я веду к тому, что шаромыжники воротят рыло, когда надо просто сесть на ебаный самолет, который летит не в Амстик, на Ибицу, в Тай или на футбольный матч – куда надо летать
– Я доверяю своему банку в Калифорнии, – заявляет Фрэнк Бегби. – Конечно, они меня обдирают, но деньги в целости и сохранности.
Антон смотрит на Франко как-то по-другому, словно заподозрив, что его водят за нос.
– Каждое утро тебя будят солнечные лучи. Классная жена, детвора, окно с видом на океан. Никаких забот и хлопот. Через пару лет и у меня так будет.
Франко пытается сохранять каменное лицо, но чувствует, как на нем проступает сомнение.
Это не ускользает от Антона, который откликается широкой ухмылкой и на секунду кажется мальчишкой, хотя и выглядит опаснее.
– Ну да, понимаю твой скепсис. Пиздеть – не мешки ворочать, каждый чмырь так рассуждает, но я поставил себе цель. Сумма записана черным по белому. Я почти ее собрал. А потом свалю. Хазэ куда, но туда, где тепло и солнечно.
Франко вспоминает себя в том же возрасте – какой-то дикарь по сравнению с этим. Очень странно, когда молодой парень такое задвигает. Но хорошо ли он подумал?
– А чё ты будешь делать, когда туда доберешься? – спрашивает он.
Франко замечает по тому, как Антон слегка сощурился, что этот вопрос его задевает.
– Это надо еще обмозговать, – признается он, снова отворачиваясь к морю. – Но я знаю, чего я точно
– Навряд ли знал этого чувака, – отвечает Франко, морда кирпичом.
– Зуб даю, – язвит Антон. – Надо зажигать! – И, словно иллюстрация, у него вдруг загораются глаза. – Или взять твоего Шона – мне всегда нравился этот чел. Он был нормальный, юморист такой. И о чем бы там все эти мудаки ни пиздели, он ни разу в жизни меня не кинул.
– Это классно, – говорит Франко, – когда можешь доверять людям.
– Но тока он был конченый, – качает головой Антон. – Его угробила наркота. Та, что я толкал, и та, что толкал он сам. Я говорил ему: «Будешь толкать наркоту – поднимешься. Будешь принимать – тебе пиздец». По мне, так это и ежу понятно. Шон должен был вдуплять. Он же был не даун. Пока не упарывался.
– Я плохо его знал. Када он был малой, я то в тюряге сидел, то с какой-нибудь другой чувихой кувыркался. Правда, слыхал, что он нариком стал. Вот с этого меня харит. – Франко выгибает брови дугой. – С этой публики всегда харит.
Фрэнк Бегби зловеще понижает голос, но Антон, кажется, уже погрузился в свои мрачные мысли: