Резервный день

Я была удивлена, что самбистка умеет нормально говорить и даже как-то чувствовать себя неловко, оправдываться. На самом деле их дело было просто вопиющее. Почему папа им до сих пор благодарен? Да потому что чёрт знает что творилось. Он сидел в старших лейтенантах с висяками, то есть с бесперспективными делами, а в дежурной части на элементарные мелкие дела просто не выезжали, если пострадавшими были дачники-москвичи. А преступления совершали мирошевцы, несовершеннолетние наркоманы.

– Можно я с вами прогуляюсь?—попросила я.

– Да я на помойку, я к шоссе.

– Ну можно я с вами прогуляюсь на помойку?

– Да пожалуйста.

И мы пошли. До шоссе идти минут пятнадцать. После разбитой дороги в дубках – асфальтовая дорога – вниз, вправо и влево – улицы, и самбистка вдруг говорит:

– Спасатель31 на этой улице живёт? Не знаете?

Я говорю:

– Нет, не знаю.

А она:

– Нет. По-моему он на Заречной. А на Профессорской его друг, – и замолчала так тяжело, что мне стало ясно: ей кто-то из них нравится. Скорее всего спасатель, а может быть и его друг. Они всем нравятся. Когда мы были с Дэном на пляже, он, увидев, их, закомплексовал страшно. Дэн не уверен в себе, а у него нормальная внешность.

Мы обошли маленький прудик. Там на берегу церковь Пантелеймона Целителя. Я, мама и Илька в ней крестились. Я не помню, я грудная была, а Илька помнит. От пруда до церкви – луг и заброшенное футбольное поле. На лугу – одно единственное дерево. Японское. На всех японских гравюрах такие деревья: ствол кривой и крона круглой шапкой. Самбистка сказала:

– Это загадочна сакура. Никто не знает достоверно, кто её здесь посадил.

– Софора японская, – решила я поумничать. – Листопадное дерево из семейства бобовых, с хорошо развитой системой корней и роскошной шаровидной кроной.

Самбистка обернулась на меня опасливо.

– Это дерево в южных районах растёт, – пояснила я. – Тут когда-то давно их много было. Но все вымерзли. А эту скрестили с яблоней.

– А разве так можно?

– Не знаю. Я селекцией не занимаюсь.

– Я у себя на участке яблони прививаю.

– Ну тут ещё, наверное, дереву повезло: может, в том месте не так ветрено как в других.

Я рассказала о загадочных полянах в лесу, самбистка знала эти ландышевые поляны, но её интересовали только совсем не загадочные чернушки, которые в августе появлялись на этих полянах, или не появлялись.

– Надо верить только достоверной информации, – сказала она. – Надо раскопки сделать и посмотреть, что там с почвенными пластами, какие культурные слои.

– Под этой софорой точно с почвами что-то не так. Может когда давно что-то произошло, и наш владимирский суглинок в этом месте заменён на песок? Но тут не копают.

Вообще у нас теперь часто случаются раскопки. После того, как в центре Владимира палаты княжные откопали, когда на холме Макдак строить начали.

.

Мы подошли к помойке. Самбистка выбросила мусор, вытрясла рюкзак, потом походила по полугнилым диванам, тухлым курткам и разбухшим под дождём журналами, поворошила палкой мусор, посмотрела на самый приличный диван и сказала:

– А у нас на дачах некоторые на чужую помойку бросают, а те – на нас ругаются, как будто это мы с бабушкой. Хорошо хоть эта помойка муниципальная, и сюда всем можно мусор приносить.

Мы пошли обратно. А обратно идти в гору и мне стало тяжело идти, наверное от голода. И вдруг самбистка мне говорит:

– У вас же что-то произошло, вы сказали…

Я стала отнекиваться, чтобы самбистка не заметила, что я запыхалась…

– Нет. Я вижу. Вы всегда были такая … высокомерная. А сейчас на вас – лица нет.

Я ещё больше стала уверять, что всё нормально и вдруг закашляла. (Всё-таки я простыла ночью на пруду).

– Может, у вас – туберкулёз на ранней стадии? – огорошила меня самбистка.

– Нет!

– Вы вся прозрачная и у вас лицо синее какое-то или зелёное.

– Я не сдала ЕГЭ, – говорю.

Спокойно так говорю, абсолютно спокойно. Мы как раз снова мимо Профессорской улицы проходили, а может, мимо Заречной, и Дубки уже показались…

Самбистка на меня так удивлённо уставилась и говорит:

– Из-за болезни? Я и смотрю…

Я замотала головой:

– Я полюбила парня, а он меня предал. И я ему назло, всем – назло…

Самбистка опешила, мне и говорит:

– Ты такая красивая. Неужели из-за парня могла ЕГЭ не сдать? Я понимаю, какая-нибудь чувырла, но – ты?! Зачем тебе любовь перед ЕГЭ вообще?

Я пожала плечами:

– Я просто не пошла на экзамен.

Тогда самбистка мне говорит:

– Ты знаешь, я никому ничего не советую, ты наверное заметила: я ни с кем никогда не разговариваю. Извини.

Я кивнула, ну не знаю, даже не кивнула, у меня вдруг потекли слёзы…

– Не плачь! Из-за парня плакать?!

– Да не из-за парня, – рыдала я. – Мне на него наплевать! ЕГЭ не сдала. Все же злорадствуют! Весь город! А столько сил на подготовку потратила!

– Так сдашь в резервные дни, все свои ЕГЭ сдашь ещё и лучше, в резерв задания проще, инфа-сотка, – самбистка тяжело положила мне руку на плечо и твёрдо посмотрела в глаза.

– Как в…? Я же не записалась. А вообще… Классная мне тоже что-то болтала про резерв, про область, я думала – брешит…