— Это было уже так давно! Мы с твоим отцом были еще такими молодыми… И вот у нас появилась возможность обзавестись своим собственным углом. Конечно, мы бросились искать жилье, ведь всего через полтора месяца у нас родился ты. Помню эту страшную жару… Я едва переставляла ноги — вот такие, представляешь! — она показала, какими распухшими были ее ноги тогда. — Здесь как будто аквариум с водой, на спине — мешок с цементом, не меньше! Каракатица, иначе и не скажешь. И вот я вижу наш будущий дом. Такой милый, я сразу в него влюбилась, но Эрхо не понравилось, что он на двух хозяев. А иначе нам не хватило бы денег! «Всё, — говорю, — Эрхо, мы пришли!» Тут выскочила Гинни, усадила меня, напоила водой, все показала и рассказала. Я не понимаю, за что вы все ее так невзлюбили… Мы с нею подружились с первого слова. Но твой отец не хотел оставаться: то одно не нравилось ему, то другое — ты ведь сам помнишь, каким он бывал, когда что-то происходило не по-его…
— И он был прав… — проворчал Ноиро.
— А может быть, ты?
— Я?! При чем здесь я?
— Твой отец уже категорически хотел сказать «нет», и я сдалась. Но ты вдруг заметался — и ка-а-ак пнешь меня ножкой сбоку! Вот мы и решили, что это твоя воля, знак — остаться. И сказали «да».
— И только?! — журналист расхохотался. — А может, это я хотел сказать: «Сматываемся отсюда побыстрее»?
— Что теперь говорить. Что случилось, того уже не изменишь.
Ноиро угрюмо кивнул. Госпожа Сотис привстала и выглянула в окно, пытаясь хоть немного разобрать, что делается снаружи.
— Так долго стоим… — сказала она. — Ничего не видно, темно… Даже не знаю, какая это станция.
— Сейчас узнаю.
— Нет! — почти вскрикнула она. — Не надо!
И тут, словно кто-то услышал их, электричка тронулась. Госпожу Сотис едва не сбросило на приборную панель.
— Святой Доэтерий! — выдохнула она. — По-моему, там что-то случилось.
Скорость нарастала. В кабине машиниста все гремело и скрипело.
— Я посмотрю, — не вытерпел Ноиро.
— Только не высовывайся сильно!
— Угу.
Журналист с трудом вытолкнул забитую дверцу и попытался заглянуть вперед по ходу движения. Состав поворачивал, по большой дуге огибая глубокий овраг, и Ноиро сумел разглядеть, что происходит в ближайших вагонах. Хотя правильнее было бы сказать, чего там не происходит. В них не было ни одного пассажира, а свет горел ярко, делая внутренность вагонов отлично видимой снаружи. А ведь они с мамой и их знакомым железнодорожником собственными глазами видели, как набивались в поезд люди перед отправкой из Кийара!
— Там пустые вагоны, — возвращаясь в кабину электровоза, сказал журналист матери. — Никого нет.
— Пустые?!
— Да. Поезд болтает. Кажется, это из-за того, что он идет под уклон. Такое впечатление, что в головном электровозе нет машиниста, который включил бы тормоза…
Госпожа Сотис тоже выглянула и ужаснулась:
— Что это значит?
— Похоже, на последней станции сошли все, кроме нас. А поезд почему-то отправили дальше…
— Но как?! Ведь машинист знал, что мы тут! Это вообще другая дорога, Ноиро. Я не помню, чтобы наша электричка в Тайбис когда-нибудь проезжала эти места…
Страшной мыслью осенило его сознание: их пустили под откос. Зачем? Почему? Неважно. Важно только спастись.
Ноиро подскочил, схватил вещи матери и выбросил их из поезда.
— Что ты делаешь?! — в отчаянии крикнула она.
— Нам надо прыгать, иначе мы погибли.
— Прыгать?
— Да. Посильнее оттолкнуться и прыгнуть. Там песок — будем надеяться, это нас спасет. Прыгай и катись кубарем. Вот так, — он вжал голову и охватил себя руками.
Состав громыхал, подпрыгивая на рельсах.
Гайти Сотис зажмурилась, закричала и выкинулась в темноту. Ноиро тут же последовал за нею, боль пронзила его насквозь, как острие пронзает ствол дерева — через все годовые коль…
— Ноиро! Проснись! Ну что мне с тобой делать?
Все еще крича, журналист распахнул глаза. Боль тут же стихла. Электричка двигалась в обычном ритме, а возле Ноиро на коленях стояла мать. Обняв его за плечи, она протирала лицо сына смоченным водою платком.
— Опять тебе снятся кошмары…
— Нам нужно сойти с этого поезда, мам. Нам нужно сойти на первой же станции, — затараторил журналист, хватая ее за руки.
И только тогда, когда они уже стояли на вокзале маленького городка между Энку и Трокалем, он спросил:
— Мам, а ты рассказывала мне сегодня о нашем доме, о Гиене, о том, что отец не хотел там жить, но пошел тебе навстречу, когда я зашевелился у тебя в животе?
Ее глаза раскрывались все шире:
— Откуда ты все это знаешь?
— Ты же са… Ты не рассказывала?!
— Нет, ты ведь заснул, когда мы только тронулись!
— И ты не говорила, что я практикую шаманистику и ору по ночам? Не уговаривала остаться с вами в Тайбисе?
Она заколебалась: