Режим черной магии

Успокоенная этим ответом, я осушила флакон, ожидая едкого замечания Дженкса о голых ведьмах в саду Эдемском — но его, конечно, не было. У меня сжалось сердце. От пыльного вкуса зелья во рту пересохло, я проглотила слюну, облизала зубы, стараясь прогнать сухость.

— Это ужасно, — скривилась я и коснулась линии. Осталось только произнести волшебные слова. — Какое слово прекращает действие проклятия?

Кери пожала плечами:

— То же, что его активирует.

Я вспомнила заклинание для перемены роста, что делала для Дженкса прошлым летом.

— Non sum qualis eram?

У нее широко раскрылись глаза, а я успела схватить ртом воздух — и тут же его из меня выдавило.

Сразу же подействовали чары. Не было боли, но я чувствовала, как вливается в меня энергия лей-линии, вибрируя в каждой клетке, пока не наполнило совсем. Слой окрашенного копотью безвременья охватил меня, залил слух, но тут же защелкали костяшками триллионы счетов — мои клетки готовились к перемене, включая одно и выключая другое. Потом поток энергии замедлился, остановился.

Еще раз я успела вдохнуть, и снова дыхание у меня отшибло. Потом меня будто выдавили из тюбика с зубной пастой, энергия потекла из меня, и я стала сокращаться. Глаза перестали работать, мне стало страшно, потом что-то разлетелось вдребезги: громкий треск и звон осколков. Я подумала, уж не душа ли моя.

И с последним импульсом энергии из линии проклятие доиграло себя до конца. В ушах что-то хлопнуло, звуки отключились. Я открыла глаза — оказалось, что я в отливающем черным мире ткани, пахнущей мылом. Моя футболка. Сделано! Лихорадочно запустив руку за спину, я с облегчением вздохнула: крыльев не было.

— Я принимаю копоть, — сказала я, ощутив первые уколы возвращающегося ощущения из безвременья.

Взметнувшаяся волна боли нависла надо мной и разлетелась, расплескалась новым слоем черного дисбаланса. Я ощутила его вкус, схватившись за складку футболки и попытавшись себя прикрыть, заметив при этом, что у нового слоя почти металлический привкус. Ноги у меня стали волосатыми — вроде как «не могу найти, куда бритву задевала». Подмышки я смотреть не стала, зная, что увижу. Вдруг я поняла, что снова сбросила собственные биологические часы. Не удивительно, что демоны живут вечно.

— Отлично, — прошептала я, подняв глаза навстречу жужжанию крыльев пикси и бьющему сверху лучу света. Это была Джи, похожая на ангела. Она забралась в мою рубашку, окутанная туманом голубых искр. Через руку у нее было переброшено зеленое платье с серебряными и золотыми кружевами. Под ним — зеленые штаны и рубашка, наверняка для Пирса. Молодая летунья отодвинула складку ткани и встала. Будь мы обе людского размера, она была бы ниже меня дюймов на десять. Лицо исчертили блестящие полосы засохших слез, и виду нее был горестный. Я знала, что она вполне взрослая, у нее муж и собственный сад, но все равно мне она казалась десятилетней девочкой, и сердце за нее болело. Не я одна горюю.

— Миз Рэйчел! — сказала она, протягивая мне платье. И голос у нее звучал точно так же, что показалось мне странным. И мой тоже.

— Спасибо, Джи, — сказала я, быстро принимая платье и ее помощь в его надевании. У него были сзади лямки крест-накрест и завязки спереди — для крыльев. Сама ткань была мягкой и такой легкой, что я почти ее не чувствовала. Такое ощущение, будто я все равно голая. Платье украшали серебряные и золотые кружева, и если не считать, что торчали мои неприлично волосатые ноги, сидело оно прекрасно. — Красиво, — оценила я, и Джи грустно улыбнулась, впервые за все это время посмотрев мне в глаза.

— Спасибо вам, — тихо ответила она. — Я его в прошлом году сшила. Впервые попробовала такой вот узор кружев. Маму целую неделю пришлось уговаривать…

Она осеклась, и у меня сердце чуть не разорвалось, когда она заплакала, закрыв лицо руками.

— Ой, Джи! — Я немедленно шагнула прочь из рубашки, прямо к ней. — Мне очень, очень жаль. — Я обняла юную пикси, и она заплакала еще горше. — Все мы будем тосковать по ней, но ты, наверное, больше всех. Ты ее знала всю жизнь.

Она отодвинулась, кивнула, вытирая глаза платочком, вынутым из-за повязки на руке. Джи сражалась рядом со своими родителями — еще одна нарушенная традиция пикси.

— В-вы думаете, что сможете уговорить батюшку остаться в живых? — спросила она неуверенно, и глаза ее блестели непролитой влагой. Впервые в них засветилась надежда.

— Ты думаешь, я должна? — спросила я, думая, правильно ли я поступаю, вмешиваясь в традиции пикси. Кажется, всегда, когда я хочу сделать лучше, то только вношу неразбериху.

Слезы у Джи перестали течь.

— Не знаю, — ответила она задумчиво. — Никогда не думала, что можно иметь только отца или только мать. Всегда казалось, что они — одно.

Она посмотрела в темнеющее небо.