Режиссёр. Инструкция освобождения

Однажды вечером я проснулся, чтобы движнячить (это было сегодня), и нащупал на лбу крест, составленный из двух складок, горизонтальной и вертикальной. Умывшись (лицо под ладонями было жестким), заглянул в «мартышку» (маленькое зеркальце над раковиной). Лицо было твердым. Попытка расслабить не удалась. Я так долго жил в напряжении, что складки въелись в кожу и стали морщинами, теперь уже навсегда. Я смотрел в «мартышку» и не узнавал себя. За полгода власти лицо обрело новые черты. Морщины, складки и надбровные дуги, каких раньше не было, делали меня под стать тюремному названию зеркальца над раковиной. Я внешне превращался в альфа-самца макаки резус, а внутренне мне это нравилось. Следующий шаг был продиктован инстинктом самосохранения. У альфа-самцов инстинкт самосохранения на высшем уровне, это их делает альфа-самцами. Я понял и испугался, что если ожидание затянется, то следующего не узнаю, потому что быть головой змеи меня вставляет. Если так пойдет дальше, то размыкание челюстей станет самоубийством, а не освобождением.

144

Я стал смотрящим не для того, чтобы питаться из хвоста, а чтобы добраться до первого и узнать, кому он подражает, но, добираясь, незаметно продал душу червю.

О душе я вспомнил, когда увидел, как сильно изменилось тело. Я, наверное, уже не такой, как раньше. Раньше я бы не смог стать смотрящим, а теперь, когда нужно, легко включаю арестанта. То есть говорю не мигая, чисто конкретно и непонятно, чем загоняю в тупик нежные умы. Бывает, помогает. Бывает, нравится, когда помогает и собеседник тушуется, ерзает, троит и во всем соглашается. Вот он, дьявольский соблазн власти над людьми. Вот почему зэки быстро к нему привыкают, пропитываются им, как деревяшки морилкой, и уже ничем не вытравить этот яд. Попробовав его, хоть пригубив однажды, уже не забудешь его сладкий вкус с привкусом пряной горечи. Сладость власти над чужой волей. Если знать, что своей воли никто не имеет, то власть эта призрачна, как сон. Развеется, и останутся лишь воспоминания, которые хочется освежить. Это наркоманская зависимость от радости. Все равно, где и какой источник радости. Лишь бы радость. Чем больше ее съешь, тем больше хочется.

Эта власть делает с человеком странные вещи. Странно и страшно созвучны, как созвучно все, что похоже по смыслу. Откуда-то я это знал, как знал, что жизнь похожа на говно с изюмом. Чем больше съешь изюма, тем больше наешься дерьма. Вот откуда такие изменения, и как альфа-самец я понял, что меня убивает, поэтому ради тупого выживания решился на бунт.

145

Сделать бунт можно при помощи щелчка пальцев. Раньше я бы не смог сделать бунт, а теперь откуда-то знаю, как надо сказать, чтобы сделать бунт. Пантус научил меня. Что он имел в виду, я понял, когда решился на бунт против естественного хода событий, когда все идет своим чередом.

– Никто не заметит разницы, – сказал он. – Тем более, что ты здесь в одиночестве. Главнее тебя никого нет. По курсовкам никто не выкупит подмены. Слово положенца – закон. Это как с «Ом мани падмэ хум»: говорится одно, а слышится другое. Ты отписываешь в малявах дзэн-буддийские трактаты о не-рождении, пустоте и отрицании, они их получают, прочитывают и отрицание превращается в «отрицалово», древний символ инь-ян в «людское-воровское», а заповеди – в понятия, по которым люди живут. Но в этой кишащей куче всегда найдется один червячок, который копошится по-особому, не так, как все, и однажды он приползет к тебе. Если он выстоит, не захлебнется, то рано или поздно пересечется с тобой. Ибо если он так же брезглив, как ты, то путь его совпадет с твоим. И однажды коцнется брама, он войдет и останется вместо тебя, а ты уйдешь дальше, как уйду сейчас я. Он и есть твой следующий. Так что ожидай.

Так он сказал, а потом коцнулась брама, и его заказали с вещами.

– Долго мне тут сидеть? – спросил я.

Он улыбнулся.

– Не знаю. Как повезет. Это зависит от твоего следующего. Я дождался, и ты дождешься.

– По-другому никак нельзя?

– Не знаю. Может, и можно. У меня вот так, – он развел руками, – а у тебя как получится.

146

Пантус собрался, подмотал скатку и сложил ее у входа. Для меня это был вход, а для Пантуса выход. Остается надеяться, что мой выход в противоположной стороне входа. В противоположной всему привычному. Всему тому, что легко строится и складывается удачно.

Я вошел, а вор выйдет. Даже если когда брама коцнется, я подскочу, оттолкну вора и сам выскочу в проход, то ничего не получится. Для Пантуса там свобода, а для меня продол. Продольные не пустят, не мой черед.

«Жди следующего, – сказал Пантус, – ты можешь долго ждать, но это произойдет внезапно и не так, как ожидал».

Пока размышлял, брама коцнула второй раз. Я остался внутри, а вора больше не было. Всего, что снаружи, тоже не было. Голый космос. Впрочем, как всегда. Почти ничего не изменилось. Я сидел и ждал, но мне надоело ждать.