Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

В особняке у него появилось чувство, что он сбежал из тюрьмы, вырвался на свободу. Странно получалось: открытое пространство Брагома было для Горика тюрьмой, а четыре стены особняка, за которые он на протяжении трех дней ни разу не вышел — были свободой. Горик думал об этом и понял, что свобода — это даже не столько возможность откуда-то выйти, сколько возможность куда-то войти. И стены, делающие человека заключенным — это закрывающиеся перед его носом двери. Весь Брагом для него состоял из таких вот захлопнутых дверей.

В особняке он понял как было бы хорошо если б куклы ему не мешали. Просто жить одному в своей норе, без их идиотских школ и работ, без кузь и отцов, читать книги, делать что хочешь, жить без кукольных законов, пусть даже всю жизнь придется есть картошку с помидорами. А в идеале — жить с Юлей.

Она появилась на четвертый день. Горик стирал какие-то свои вещи, когда услышал стук калитки на улице. Он быстро накинул висящее на вешалке чужое пальто и обутый в тапочки выбежал наружу.

Шел снег. Весь двор был белым. Рядом с закутанной во все черное Юлей к Горику направлялся длинный парень в ботинках, джинсах и объемной коричневой куртке с мощным меховым воротником. Нижнюю часть его лица с подбородком скрывал красный шарф, на лоб была низко надвинута черная шапочка, «пидорка», как их называли. Парень был без очков, поэтому Горик его не узнал.

Какого хуя, подумал он и чуть не сказал это вслух. Он почувствовал себя жестоко цинично обманутым. Он ждал Юлю, но он ждал ее одну. Он уже сотни раз представил себе, как это будет. Сейчас он ненавидел их обоих.

Они подошли. Горик старался смотреть в сторону.

— Горик, это Гена, — сказала она, не здороваясь. — Он тоже хочет научиться стрелять.

Горик посмотрел на парня. Тот видимо раздумывал подавать ему руку или нет. В его глазах Горик увидел какую-то родственную неприязнь, словно смотрел в зеркало. Теперь он его узнал, и от этого стало больно и гадко.

Горик отвернулся и пошел в дом.

4 Весны не будет

1. Полдесятого. Пора.

Давно уже стемнело, из-за плохой погоды прохожих почти не было, только проносились автомобили в разрезах дорог между многоэтажками.

Юля спрыгнула с грубого кирпичного подоконника, подсветила зажигалкой и пошла в темноту. Перепрыгнула восьмиэтажный по глубине, но метровый по длине провал, нашла лестницу. Спустилась на этаж ниже и вышла к куче керамзита. Обошла ее, присела у торчащего рядом куска металла и стала быстро разгребать керамзит руками. Через время она вытащила оттуда что-то в большом черном пакете.

Почему я прихожу сюда почти каждый вечер, думала она, возвращаясь на свое обычное место у окна. Она внимательно посмотрела на россыпь желтеющих в темноте квадратиков. Окна многоэтажек, сотни, тысячи и за каждым — свое счастье, свое горе, своя жизнь.

Юля отложила пакет. Достала пачку, выложила сигареты, вытащила фольгу. Подняла подготовленную пластиковую бутылку и сделала «уточку». Когда все было готово она засыпала план и сделал первую тягу. Трава была хорошая.

Юля задумалась. Декабрь — дерьмовый месяц. Погода хуевая. Новый год, плебейский праздник (Юля ненавидела Новый год). Сом встречается с какой-то сукой. Наверно спит с ней. Странно — раньше было посрать, а сейчас больно.

Юля докурила.

— Сука ты, Дима, — сказала она тоскливо. — Сука. И я тоже сука.

Она надела перчатки и стянула черный шуршащий пакет с автомата Калашникова. Удобно устроилась за подоконником. Прицелилась в ближайшую пятиэтажку, до которой было не более трехсот метров. Сняла с предохранителя и поставила на стрельбу очередями.

Зрелище огней большого города с высоты захватывало Юлю с детства. За окнами многоэтажек — чужая серая жизнь. Которая ничего не стоит. Которую можно немного расшевелить просто для развлечения. Ей хотелось поучаствовать в чужой жизни, и нажать на курок ее побудило именно это сложное чувство, а не жажда кого-то убить. Юля не считала себя злым человеком. А если кто-то и умрет — ну так что? Все умирают.

Она открыла огонь. Это было очень возбудительно. Стреляла наугад по двум близлежащим домам, пяти- и девятиэтажке. Иногда цепляла дворы. Обстреляла чью-то машину. Особенно старалась попадать в синие окна, где смотрели телевизор.

Стоял неимоверный грохот. К отдаче Юля привыкла на тренировках.

Юля чувствовала себя потрясающе. Она ненадолго перестал стрелять. Настала чудовищная тишина. Не слышно было ни голосов, ни криков, ни звона стекла. Не было видно людей. Стремительно гасли дырявые желтые и синие окна — там выключали свет и телевизоры.

Раздался далекий крик, похожий на детский плач.

Юля нажала на курок. Она обстреляла яркую электрическую вывеску магазина, прошлась по его окнам и мелькающим в темноте силуэтам и переключилась на стоявшую чуть дальше девятиэтажку. Она сомневалась, долетят ли пули.

Закончилась обойма. Юля достала из пакета еще одну и зарядила ее в автомат. Это увлекало, и Юля поняла, что если бы взяла больше магазинов, то стреляла бы до утра.