Резкие движения. И тогда старушка закричала

Между тем он слоняется вокруг Московского вокзала и думает вот что. Нехорошо покидать бедный родной город в час уныния и смерти, оставлять его тьме, зиме, книгам, написанным о зиме и зимой, разве родной город виноват в том, что у него нет холмов, он не лежит на холмах, ни за холмами, и его море, как бы мягко мы ни старались выразиться, по меньшей мере ущербное. По меньшей мере это нечестно, а по справедливости — предательство. В какой-то мере, говоришь ты, я совершаю предательство, — а потом долго думаешь на следующую тему: неужели и в отношении предательства можно говорить о какой-то мере и степени, даже его, такую простую и — как бы это сказать — монолитную вещь можно отмерить с провизорской точностью, на черных лабораторных весах, набор латунных гирек от 100 до 5 г прилагается.

Самолет, пожалуй, выглядит предпочтительнее.

Специальный поезд в ночь: он уходит в ночь и, сколько-то (тридцать восемь) часов поблуждав в ночи, прибывает в холмы, в утро, в порыв ветра, принесшего запах холмов к подножке вагона. И та прелестная серебряная трава, которой вагон мгновенно оброс, как росою, — как же она называется?

Эта трава называется полынь горькая, Artemisia absinthium, и содержит, помимо прочего, ядовитый кетон туйон, так что продолжительное ее употребление может вызвать головокружение и судороги. Так вот, значит, что это были за судороги. А голова кружилась? Еще как. Как твой глобус, когда ты выбираешь себе пункт назначения.

Вот там, в полыни горькой.

Я не уверен, что она ходила босиком — что кто-либо из нас, людей, в то лето ходил босиком. На то были причины в виде змей в горах, гальки на пляже и наличия модной обуви, которую — раз уж она есть — следует носить. Люди были адекватны, но, должен признаться, дело вообще не в людях. Ведь когда говоришь «камень», каждый волен представить все, что угодно, от Камен до Мандельштама, и этого достаточно, и так со всем: травой, водой, тропинками и даже холмами. Но когда говоришь «человек» — или «девушка», — ты не можешь представить ничего больше, чем какой-то человек или какая-то девушка, и воображение довольствуется ролью умелого лектора в анатомическом театре. Например, кому-то из нас захотелось сфотографировать бабочку, чтобы вышла большая, яркая, убедительная бабочка, ты понимаешь. И как, получилось? Не совсем. Получилась маленькая, грустная, почти неразличимая бабочка в углу фотки, но что вышло крупным планом и действительно хорошо — так это близлежащий камень. И бабочке это не повредило — снимал бабочку, вышел камень, — а с людьми так не бывает. То есть если ты видишь камень, а написано: «портрет бабочки», то все нормально, такое искусство, а человек, он ведь всегда один и тот же, в общих чертах, и если на этой фотке с камнем — или с бабочкой, как хочешь, — написать: «портрет человека», получится очень глупо, любой скажет: где же здесь человек, разве только аллегорически.

Поэтому, мне кажется, изменчивы именно камни, а не люди. И пожалуйста, убери ее из моего вагона. Понимаешь, мне не хотелось бы с ней встречаться. По крайней мере сейчас.

Выходя из последнего книжного магазина, усталый путешественник сбивает с ног какую-то местную девушку, пытавшуюся в этот же магазин войти. Он замечает, что девушка молода и красива, — помогает ей подняться — собрать вещи — обтереть коленки — и, еще раз на нее посмотрев, еще раз просит прощения. Его удрученный — грустный — потерянный — терзающий сострадательное сердце вид трогает незнакомку за живое (на колене бисерно проступает ссадина), и, опознав в путешественнике (по одежде, которая девушке кажется немодной, потому что в данный крупный культурный центр эта новая мода придет только к следующему сезону) иноземца, она предлагает ему помощь и свое сердце в придачу.

«Только быстро», — говорит путешественник.

Спрыгнув с подножки вагона, необходимо сразу же оказаться на той дорожке — точнее, тропинке, — которая ведет куда надо через холмы и полынь горькую. На ней, собственно говоря, и лежал когда-то тот превратившийся в бабочку камень (или наоборот). Но тропинка не может сразу начинаться от подножки вагона: во-первых, так не бывает, во-вторых, следует подумать о размещении оркестра, клумбы, сапог диктатора и, наконец, перрона, на который ступит путешественник по прибытии в пункт назначения.

А если бы это был самолет?

Если бы самолет? Там, в общем, такая площадь перед аэропортом, и когда выходишь, сразу же ударяет в висок солнце. Очень красивая дорога, если ехать не как положено, а дать крюк: степь, потом — обрывы и виноградники вдоль неистощимого моря. В степи очень много новостроя. Раньше эта поездка совпадала с закатом, нужно уточнить расписание.