Резкое похолодание

Свои палки я так и не нашла. Но это ведь были не они. Я совершенно уверена, что это были не они. А его собственные палки. Этого идиота на санках. Да и вообще — при чем тут палки?

— Она умерла? — спрашиваю я женщину.

Она снова отводит взгляд.

— Нет… Ну что ты? Конечно, нет…

— А почему она не двигается?

— Она… просто без сознания.

— Что значит без сознания?

— Это значит — она крепко заснула. Бедная, бедная девочка…

Спасибо тебе, волшебница. Ты все-таки помогла мне, моя добрая волшебница.

* * *

Когда мы выходим из леса, папа отправляет меня домой, а сам уходит с Леночкиным отцом и с Леночкой на руках.

Он возвращается домой ночью. Его горнолыжная куртка в крови, мама встречает его на пороге, смотрит на куртку и кричит.

Он молча заходит в коридор. На его лице выражение.

Я говорю маме:

— Не бойся.

Я говорю:

— Папа просто помог кое-кому.

И еще я говорю:

— С нами ничего не случится. Ничего не случится, если мы будем дружить с волшебницей.

— С какой еще волшебницей? — раздраженно спрашивает отец.

— С волшебницей, которая живет в горе.

— С какой?!

— Которая живет в горе.

У мамы что-то происходит с глазами. Они становятся большими и круглыми, как два игрушечных шарика, потом снова маленькими и совершенно белыми, как у слепой, а потом они закрываются, и она падает.

Отец молча подходит к ней, молча поднимает ее и относит на кровать. Слышится какой-то шлепок. Потом еще один. Потом непонятное шевеление — и тихий мамин голос.

Отец возвращается в прихожую и молча смотрит на меня. Его куртка в крови. Он пытается расстегнуть молнию, но его руки очень сильно дрожат.

Впервые в жизни я вижу, как у него дрожат руки.

Чужим, хриплым голосом он произносит:

— Никогда. Не говори. Такой. Ерунды.

Я спрашиваю:

— Что с мамой?

— Обморок. Сейчас уже лучше.

Я говорю:

— Папа. У тебя руки дрожат.

— Тяжести, — отвечает он. — Весь день я таскаю тяжести.

VII

— Догогая волшебница! Я знаю, ты очень добгая, но у меня к тебе все гавно есть одна пгосьба. Со мной в школе в пагаллельном классе учится Леночка. Пожалуйста, сделай так, чтобы с Леночкой случилось что-нибудь плохое… — Ренат, запинаясь, читает по бумажке. Издалека я слышу не все, но я знаю эти слова наизусть.

Вокруг него — целая толпа. Сейчас перемена, но никто не носится по коридорам, не играет в сифу и в резиночку… Все стоят и молча слушают Рената. Он весь красный от такого внимания, особенно уши. Он улыбается от восторга.

— «…Пожалуйста, сделай так, чтобы с Леночкой случилось что-нибудь плохое»…

Звенит звонок — но никто не трогается с места.

— «…Пожалуйста, сделай так, чтобы с Леночкой случилось что-нибудь плохое»…

А вот и неправда! Вот и вранье. В моем письме это было написано только два раза: «Пожалуйста, сделай так, чтобы с Леночкой случилось что-нибудь плохое. Пожалуйста, сделай так, чтобы с Леночкой случилось что-нибудь плохое. Я так хочу…».

— «…Я так хочу! Я так хочу! Я так хочу! Я так хочу!»…

Неправда! Неправда! У меня только три раза. Эта фраза всегда пишется только три раза, идиот!

— Неправда! — кричу я.

Они все оглядываются на меня. Они молчат. Ренат сворачивает бумажку и трусливо пятится по коридору.

— Э, ты куда? — шагает к нему длинный Круглов из параллельного класса. — Дочитывай давай, мелкий! А то ща и тебя отпиздим!

— «Я так хочу», — покорно разворачивает бумажку Ренат. — «Я — Соня. И еще. Догогая волшебница! Я пгинесла тебе двенадцать шоколадных конфет». Ну, типа… все.

Ренат подобострастно улыбается.

— Дай позырить, — говорит Круглов, забирает у Рената бумажку и читает, глупо шевеля губами и тараща глаза.

Остальные продолжают пялиться на меня.

— Во, бля-я-я… — восторженно тянет Круглов. — В натуре письмо волшебнице. «Сделай так, чтобы с Леночкой случилось что-нибудь плохое»… — он поднимает на меня круглые глупые глаза. — Так она чё, в натуре из-за тебя под санки попала? А, жирная?

Я трогаю пальцами свои белые, бесчувственные щеки и молчу.

— Вали ее, пацаны! — нерешительно приказывает Круглов.

Никто не двигается с места.

— Не надо, — говорит Катя Гусева, Леночкина одноклассница.

— Не п-понял? — мычит Круглов.

— Не надо к ней подходить. Она наведет на вас порчу.

— Чё?

— Чё слышал. Она порчу наводит. Не подходите к ней. Не прикасайтесь. Не разговаривайте с ней вообще!

— Жирная, короче, сифа! — орет кто-то из толпы.

— Сифа!

— Сифа!

— Ай, боюсь, боюсь, жирная меня под санки столкнет! Жирная меня убьет!

Они наконец разбегаются по классам. Все, кроме Рената: у него какое-то специальное облегченное расписание, и ему уже пора домой. Он суетливо семенит к лестнице. Я бросаюсь за ним.

Я нахожу его в раздевалке: он прячется среди чужих курток и шуб, но он слишком безмозглый, чтобы спрятаться как следует. Я нагибаюсь — и сразу же вижу его кривые цыплячьи ноги у стойки вешалки.

Я подбегаю к нему, сдергиваю с вешалки все, что на ней висит.

— Ты взял мое письмо! — кричу я.

— Какое письмо?

На его лице — полнейшее недоумение. Он похож на маленькую забавную обезьянку из передачи «В мире животных». Я размахиваюсь и со всей силы бью его по этому забавному мартышкиному лицу.

— И-и-и! — визжит он; еще бы: рука у меня тяжелая. — Ба-буш-ка-а-а!