Ряби в спорах

«Природа как природа, если не вдумываться, можно и не наслаждаться», – подумал Мэйджис, теряя из виду самое важное, то, что уходило безвозвратно с приёмом препарата, или, соответственно, принимать за должное, что сотворено было миллионами лет, пережило всякие дрязги и в своём первозданном виде просто обязано сводить с ума, надо ещё больше проводить вне дома, отдавать должное этой данности, особенно закат, полноразмерный, если можно так выразиться, широкоформатный, являющийся прямым завершением трудового дня, глотки чего-то нового, хотя по смыслу это скорее забытое старое. Запах хвои пропитывает насквозь, такой чужеродный, сладковатый, напоминающий приезжим об ионизирующем наполнении леса. «Да, – подумал Мэйджис, – приезжие здесь большая редкость, можно сравнить с сообщающимися сосудами, когда из из одной колбы жидкости никак не попасть в другую, пока в ней не появится нужное давление».

Да, сравнение научное, грешно на фоне алеющего заката оперировать такими.

Почему Мэйджис любит пройтись один именно в это время, губа у него не дура, не то чтобы позвать с собой какого-нибудь друга, фронтового, например, навестить, так сказать, вспомнить былое, хотя бы Сайнтера. Знает старый пёс, что можно, но почему-то не пользуется всеми благами, особенно дружбой с людьми, с которыми жизнь порой висела на одной тонкой нитке не один раз. Выбирает быть одному, вот уж где пошатнулась многовековая дружба пещерного пса с человеком, если даже братья меньшие стремятся в эти немногие отведённые минуты заката перед сном предаться своим, таким земным мыслям, уйти от себя, а в лице Мэйджиса отдаться сиюминутным возлияниям наедине только с сущностью бытия. Темнохвойная, вечнозелёная, преимущественно высокая, закрытая плотностью полога, встречала чаща Мэйджиса, песчаная почва, ковёр из шишек, ели будто манят своими лапами, просят почтения войти, встречает щебетание птиц, их много: где-то дятел, где-то скворцы и дрозды непрерывно упорствуют в общении и добычи пищи, дальний потреск листьев или непрерывное качание еловых и пихтовых верхов, в общем и целом ничего нового, море, зелёное море, Мэйджис погружается в него, словно в себя самого до приёма препаратов, будто в дрёму, чувствуя себя как рыба в воде. Раз за разом тянет его сюда, вот почему он так и не завёл собаку, он растворён во всём этом, в ароматах, стоя на песчанике, ещё в детстве мечтая почаще выбираться сюда с родителями. Теперь пробираться… Ели – не сосны, лучи солнца кое-как пробиваются сквозь плотные ряды, которые, будто подбадривая его, подталкивают к движению своими сильными ветками-руками. Ничего сложного, в Ираке по свисту пуль высчитывали направление выстрела, а тут всего-то… Услуги картографа не требовались – карта была в голове, исхоженной тропой двигался охотник к предполагаемому месту выстрела, тропы не было, зато ельники давали смутную надежду в виде почти осязаемых объёмных световых столбов. Всего-то туда и обратно, подмётки, и те придётся оставить здесь, уговаривает себя охотник, опять надеясь на рассудок, будто бы он, а не его хозяин играет в прятки. В конце-то концов, это его территория, соответственно, ему решать, а уж его организм будет подстраиваться под него с какими бы там ни было условиями.