Рябиновая Гряда (Повести)

Сонька причесывается мадамовой гребенкой, обе садятся за стол, перебирают товар, торгуются.

Идиллия.

Правда, Сонька писала потом: шкурки еще дорогой облезли; перчатки расползались, когда их пробовали надеть, сапожки оказались худыми.

Вот так и живем. Скоро буду отцом законного семейства, может быть, многочисленного, потому что по некоторым признакам мадам плодовита.

Жизни мышья беготня…»

Дочитала письмо и расплакалась: что за беспутный Паня. Вот уж верно о таких говорят: куда ни поедет, семь верст не доедет.

23

В марте я ждала второго ребенка и последние две недели испытывала почти неутихавшие боли. Надо было беречься, а я таскала с ключа из-под горы по скользкой обледенелой тропинке пудовые ведра, ворочала в печи непомерной тяжести чугун с водой, выносила корове болтушку. Сказать свекрови, что все это не под силу мне, стеснялась. Сама она уходила с утра на колхозную работу — перебирала семенную картошку, возила с поля солому, резала в лесу ветки на корм скоту.

К середине месяца я уж не могла даже дрова покидать в печь, не то что поставить чугун на шесток или сходить на ключ. Свекровь стала оставаться дома. Вечно в делах, заглянет ко мне, спросит, как я; скажу, ничего, мол, и опять уйдет. У нас пяток куриц и корова Лаура, — мы купили ее теленком, и я в память о рыжей Соне дала ей эту кличку. Хозяйство не велико, но свекровь весь день на дворе.

Живем мы с ней мирно, за восемь лет попривыкли друг к другу, и хоть зову ее мамой, как положено снохе звать свекровь, душевной близости меж нами нет. Мама, да не родная.

Студеной, как в январе, ночью боль подступила такая, что я заметалась на постели, кой-как поднялась, зажгла ночник. На ходиках половина первого. Слезла с печи свекровь, спрашивает, что я брожу. Время, говорю, наверно, подходит Забеспокоилась, помогла мне опять лечь.

— Тверди молитовку какую-нибудь, хоть «господи помилуй», а я к бригадиру за лошадью побегу.

Час, наверно, ее не было. Боль разрывает меня изнутри, помимо воли начинаю стонать сквозь стиснутые зубы. Проснулся Вася в своей кроватке с перильцами, вылез, испуганно хнычет около меня.

— Мам, ты что? Я боюсь.

Усилием воли словно пробиваюсь к нему сквозь беспамятство и велю ложиться спать, не студить ножки.

— Не бойся, я не буду стонать.

Наконец-то приходит мама, подает мне шубенку и шаль.

— Лошадь у двора, пойдем. Васютку я к шабрам.

Пока натягиваю шубенку и повязываюсь, она успевает одеть его и отвести к соседям. Набежали бабы, потихоньку, с ласковыми приговорками, что все ладком обойдется, вывели меня под руки и уложили в розвальни.

Мороз, ветер, дорога шиблистая, полозья где скрипят по снегу, где шаркают по земле. Соломы подо мной брошена самая малость, горбыли колотят меня, и при каждом толчке я беспамятею от боли. Очнусь, гляжу в небо, осыпанное ледяными колючими звездами. Светят. Я еще жива.

Родила где-то на середине пути, схлынули боли, прояснело сознание. Чувствую, как молча барахтается живой комок, теплые пальчики хватают меня за ноги; поднимаюсь, натягиваю на это живое, невидимое тельце полы шубенки, они коротки, не хватают. Тороплю свекровь:

— Гони, замерзнет.

В больнице долго не отпирали, потом сторожиха долго ходила за акушеркой. Я все тянусь, закутываю полами мое дитя, мой родной комочек, и плачу от бессильной жалости к нему:

— Да скоро ли! Мучители.

Неторопливо подошла акушерка, всхрапнула, должно быть, хотела позевнуть, но удержалась.

— Что тут за полуночницу принесло.

Подняла ребенка. Голенький, на ледяном ветру засучил он ножками и заплакал. У меня уж не было сил крикнуть, чтобы скорее несла в тепло.

Беспамятную уложили меня на носилки.

Очнулась в палате и не успела еще ни о чем подумать, даже понять, где нахожусь, как услышала свой тихий и слабый голос:

— Маленького мне… Где он? — Будто просило его, звало, требовало не сознание, а само материнское тело мое.

Сестра, круглолицая, рябая, оглянулась на меня от другой койки.

— Оклемалась? Увидишь сейчас горластого своего. Кормить надо.

Горластый. Он. Еще безымянный. Митя говорил, когда приезжал в последний раз, что назовем наше дитя каким-нибудь стародавне-русским именем. Целую речь сказал, сколько, мол, у нас таких фамилий, как Адрианов, Егоров, Лаврентьев, Демидов, Изотов, Нилин и множество иных, а где имена, от которых они пошли? Вот и выберем одно из них. ежели сын будет. Девочку Марфой назовем. Или Степанидой.

Сын. Мысленно примериваю к нему имена, какие называл Митя. Лучше всех кажется мне Лаврентий. Звучное. И ласкательные у него такие славные: Лавреня, Лавруша, Лаврик.