Рябиновая невеста

Монах не может быть опасным. Всё-таки божий человек. Божьи люди никого в Олруде не трогали.

Хотя теперь, когда она рассмотрела его вблизи, он показался ей поистине огромным. Торвальд-то не маленький, больше него во всей крепости лишь кузнец Ликор, да только этот монах будет побольше даже замкового кузнеца. А уж рядом с ней он, наверное, покажется и вовсе великаном!

Олинн придвинулась ближе, опустилась на колено и осторожно приложила ладонь к шее мужчины.

− Он жив! — воскликнула почему-то полушёпотом, услышав под кожей слабое биение сердца.

Глянула вверх и увидела на камне чуть выше по склону следы крови.

Может, мужчина оступился и упал вниз с каменной гряды? Вот голову и расшиб. Да только что он здесь вообще забыл? И как попал на эту тропку?

С тех пор, как сюда, на Великие болота Эль, через Перешеек пришла война, южан тут не жалуют. А уж божьих людей и вовсе.

Олинн вскочила.

И что с ним теперь делать?

Если решать умом, то Торвальд прав — бросить его здесь. Божьи люди — враги, и в болоте ему самое место.

Но если решать сердцем… Оставят его здесь — он, ясное дело, умрёт. Но ведь теперь, когда они его нашли, получается, что Олинн стала его аэсмэ[5] − ответственной за судьбу. Бросит его умирать, а потом в Небесных чертогах ей это припомнится. Ведь бросить умирающего — всё равно, что самой убить. А убить не в бою — значит обречь на вечные скитания в холоде Тёмных долин, и не ей решать, заслужил ли он это.

− Жив, да толку-то? — пожал плечами Торвальд, снова трогая монаха носком сапога. — Видать, всё равно недолго ему осталось.

− Надо отвезти его в замок.

— В замок? — недоверчиво переспросил Торвальд. — Ну, это нужна телега, а она сюда не пройдёт. Да и помрёт он по дороге, только возня почём зря и выйдет.

— Или нет, в замок не надо! Лучше в избушку к Тильде! Мы недалеко ещё отъехали. Она его и вылечит, — Олинн вскочила и отряхнула руки.

− Это ещё зачем? Пусть бы тут и подох, − буркнул Торвальд. — Зачем нам его тащить да спасать?

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​

− А затем. Видишь его? Это — Хравн[6], − Олинн указала на ворона, который всё ещё сидел на ветке. — Это он привел нас к нему. Он указала на это место.

Торвальд посмотрел на птицу, и ворон каркнул напоследок, словно напутствуя, взмахнул крыльями и, тяжело взлетев с ветки, исчез за деревьями.

− О, Нидхёгг! — Торвальд в сердцах сплюнул. — Повезло же, а?! Ещё бы я святошу не спасал!

Но Хравн — священный ворон. И раз уж он привёл их сюда, видать, на то воля Луноликой Моор−Бар[7]. А с божественной волей не поспоришь.

Олинн оглянулась. И как им отвезти раненого в избушку? Такого огромного им даже вдвоём с Торвальдом на лошадь не затащить! А Тильда им в этом деле не помощник, старая она. И к тому же, проводив их, ушла на болота, на дальний край на Голубой порог. Конец лета — самое время собирать кровавый мох, который только там и растёт, и вернётся она дня через три. А так бы позвать её сюда! Вёльва бы помогла.

Но поскольку до её избушки было рукой подать, Олинн, не раздумывая, вскочила на лошадь. Хочешь не хочешь, а придётся монаха спасти.

В том, чтобы помогать другим, в этом Олинн вся была в мать. Так однажды сказал отец, что она сильно на неё похожа. И хотя Олинн её совсем не знала, но догадаться было несложно, потому что не было в ней ничего от сурового белокурого великана — ярла Римонда. Да и мачеха часто в сердцах восклицала, когда была зла: «Что смотришь на меня? Видеть тебя не могу! Глаза у тебя, что болото! Тьфу! Ведьмовские! Сгинула бы ты!»

Глаза у Олинн, и правда, сразу не поймёшь, не то серые с прозеленью, не то зелёные с желтизной и карим крапом, а иной раз кажется, что в них, как в ониксовом камне, всего понемногу, особенно когда посмотришь на них в солнечный день. И волосы ей достались тёмные: каштановые с рыжиной. Ну что поделать, красавицей в Олруде она никогда не считалась. Не златокудрая и голубоглазая, как её единокровная сестра Фэда. А на севере темноволосых не любят.