Рябиновая ночь

— Не откажусь.

Алексей вернулся к машине, захватил оттуда кружку, консервы, помидоры.

— Хлеба нет.

— У нас найдется, — ответила Анна.

Она из котелка налила в кружку крепкого чая и поставила перед Алексеем.

— Спасибо. Хорош, со смородинкой. Много у вас еще дел-то?

— На неделю, пожалуй, хватит, — ответил Ананий.

— Как там у Игната Романовича дела? — спросила Анна.

— В две смены работают. У него и под овсы надо удобрять.

— Загонит парней до смерти, — покачал головой Ананий.

— Вас загонишь, — подвигая Алексею баночку со сметаной, рассмеялась Анна.

— Петрович, ты вот скажи, что с природой делается? — Пронька посмотрел на Алексея. — Черемуха цветет, багул цветет. Тальник молодые листочки пустил. Что это, земля в другую сторону пошла?

— Солнышко это виновато, Прокопий Ефимович. После холодов пригрело.

— А Ефросинья говорит, что не к добру.

— Ты только послушай ее, — вместо Алексея ответила Анна.

Алексей посмотрел на Проньку.

— Прокопий Ефимович, про тебя разные слухи ходят, говорят, ты на тот свет на экскурсию ходил?

Пронька ощерил прокуренные зубы.

— Было, Петрович.

— Хоть бы рассказал, интересно же как там наши сельчане устроились.

— А что, можно. — Пронька вытер рукавом рот, взял папиросу и, опершись на локоть, прилег под деревом. — Я всем говорю, что с этим Ананием мне не кончить жизнь собственной смертью.

— Здорово живешь. Сам ходишь с простреленной головой, а я виноват.

— Так меня, Петрович, с малолетства дразнят. Я золотухой болел. Уши сильно стреляли. Ударил меня один парень, я ему и кричу: «Не трогай, я с простреленной головой». Вот с тех пор меня и стали звать Пронька с простреленной головой. Я и в самом деле после болезни туговат на соображение стал.

— Ты, может, кончишь воспоминаниями заниматься? — остановил Проньку Ананий.

— Когда ты сказки сказываешь, я тебе не мешаю. И ты посиди. — Пронька пустил клуб дыма. — На днях мы с Ананием захотели ухи похлебать. А у нас так: задумано — сделано. Мы на подъем легкие. Берем сетушку, на мотоцикл, и к Старому Онону. Там в заводи закинули сеть. Пока костер разводили, у нас штук пять травянок попало, два краснопера да десятка два чебаков.

Сварили уху. Ананий предлагает по махонькой пропустить за удачу. Пропустили. Потом по второй, третьей. Сами знаете, лиха беда начало. Я в этих делах бедовый, если гулять, так широко гулять. Так помалу и набрались.

А в сумерках из города рыбаки подъехали. Мы их к костру. Людей с дороги угостить надо. Один из них вытаскивает бутылку спирта и начинает разводить. Я ему и толкую: «На кой леший добро портить?» А он спрашивает: «Выпьешь стакан?» — «Наливай!» А он парень отчаянный оказался. Подает мне бутылку и говорит: «Дуй из горлышка». Я, конечно, раскрутил в бутылке святую водичку и винтом в рот пустил… — Пронька сбил пепел с папиросы, как-то виновато посмотрел на Алексея.

— Ну, а дальше-то что было? — спросил Алексей.

— Тут у меня, паря, всякое соображение отбило. Помню, что пел, плясал у костра, а что дальше было, не знаю.

Ананий посматривал на Проньку и посмеивался про себя. А Пронька продолжал:

— Проснулся, ничего понять не могу: темень, с боков доски, сверху доски. Хоть я на соображение и тугой, а тут осенило: «В гробу я». Волосы на голове зашевелились, а зубы звяк, звяк. Думаю: «Табак твое дело, Прокопий Ефимович». И так мне самого себя жалко стало, что я чуть горькими не заплакал. Давай припоминать, когда же я умер. Вроде не было такого. И если умер, то почему живой? Концы с концами не сходятся. Думаю, надо сходить к тестю, он позапрошлый год умер, мужик башковитый был, поможет разобраться. Как к нему дорогу найти? Какой-нибудь, хоть дохлый покойник попадется, покажет.

Полежал я немного. Тут любопытство взяло, как же меня похоронили? Пошевелил руками, ногами. Лежу в одних носках и в стареньком пиджачке, в котором на работу ходил. Во мне все внутренности закипели. Вот они какие, жены. Всю жизнь божилась, что любит. А тут для родного мужа ботинки пожалела. Можно было и костюм новый надеть. Появись я в истрепанном пиджачке перед усопшими, засмеют. Ну, думаю, погоди, женушка, явлюсь я к тебе ночью, погляжу в твои глаза.

Так я рассуждаю, а у самого во рту пересохло, а в голове — шум. На земле бы я сейчас принял рюмочку и зашагал, как молодой петух. А тут какие порядки, еще не знаю. Протянул руку — бутылка, а в ней наполовину водки. Знаю, Анания работа, больше некому обо мне позаботиться. Выпил я за его здоровье и сразу повеселел.

Сколько я в гробу пролежал, не знаю. Только надоело мне это зряшное занятие, и решил я пробираться к людям. Попробовал плечом крышку — весь гроб поднимается. Я тут от радости осмелел, как двинул, гроб опрокинулся. А невдалеке у костра Ананий с рыбаками сидит. Я к ним: «Сукины вы дети. За что же вы меня на тот свет спровадили?» Ананий поглядел на меня и говорит: «Пронька, перестань буянить. А то опять под лодку затолкаю».

— Ну, артисты, — смеялся Алексей.

Ананий с Пронькой пошли загружать перегноем навозовноситель. Анна, убирая посуду, задержалась.

— Как живешь-то, Алеша? — спросила, как только Ананий с Пронькой отошли.