Рябиновая ночь

— В этом доме мы невесту высватали. Такой девушки ты еще не видывал. И красивая и стройная. А поглядел бы ты на нее в работе: дикого коня заседлает, на тракторе поедет, комбайн поведет.

— Почему же ты подарки даришь?

— Жених сватом меня избрал. Каждый мужчина должен уметь в седле сидеть, луком владеть, с врагами сражаться, а в новой юрте доверяют зажечь очаг только самому уважаемому человеку.

— Я с великой честью, Мунхэ ахай, приму из твоих рук подарок.

Арсалан, протянув правую руку, принял рубашку и развернул ее воротником к себе, что значило, что вещь теперь принадлежит ему.

Гости еще выпили, закусили. Дашибал с Батомунко назначили день свадьбы, обговорили, какое приданое будет у невесты, и сваты засобирались.

— Посидели бы еще, — уговаривала Чимит.

— Спасибо, — отказывалась тетушка Долгор. — На полевом стане одна Груня осталась. Не управится, однако. Ехать надо.

Поехал и Алексей. У него тоже не было времени долго засиживаться. Из головы не выходила Анна. После отъезда Кати он находился будто в каком-то оцепенении. Известие Аюши Базароновича точно разбудило его, и Алексея с новой силой потянуло к Анне.

С каждым днем на полях отряда хлеба оставалось меньше и меньше, но убирать его становилось трудней. Люди за полтора месяца устали, а тут и холода подкрались. По утрам лужи схватывало льдом. Твердела земля.

На зорях уже не будили тишину своим криком журавли и гуси: они улетели на юг. Теперь на овсяные поля из заречных хребтов прилетали кормиться стайки косачей. На каменистых увалах табунились степные рябчики.

Все ждали того дня, когда завершится уборка. И этот день пришел, пришел так же буднично и просто, как и любой другой день. В полдень на полевом стане появились один за другим комбайны. Тетушка Долгор вышла из кухни, глянула на солнце, потом на часы.

— Однако все сегодня время перепутали. До обеда еще два часа.

— Все, тетушка Долгор, отстрелялись, — за всех ответил Ананий. — Дома обедать будем.

— Куда же я теперь варево-то дену? — сокрушалась тетушка Долгор. — Вот непутевые, хоть бы поели напоследок-то.

Комбайнеры собирали свои пожитки и несли в кабины. Анна ходила радостная, счастливая, но нет-нет да и бросала грустный взгляд на опустевшее поле: и все-таки было жалко с ним расставаться.

— Что, Анна Матвеевна, домой двинем? — подошел Ананий.

— Не терпится?

— Небось заторопишься. Почти месяц порог дома не переступали.

Подошел Пронька.

— Что, Ананий, списывает нас Анна?

— Сколько лет я тебя воспитываю, Пронька, и никакого прока. Пока хоть одна женщина в этом мире есть, мы с тобой нужны будем. Правильно я говорю, Аннушка?

— Ох, Ананий, погубят когда-нибудь твою чубатую голову женщины.

— За женщин я готов потерять ее хоть сейчас. И напишут тогда на моей надгробной плите: «Здесь покоится прах незабвенного Анания Трухина. Его любили женщины и дети».

— Ты, женский угодник, — смеялась Анна. — Зови всех в палисадник, флаг спускать будем.

Когда опустили флаг, Ананий прикрепил его над кабиной Анны.

— Как же без знамени-то в селе появиться?

— Тетушка Долгор, за вами я пришлю машину, — сказала Анна.

И вот комбайн Анны, покачиваясь, вышел на полевую дорогу, следом за ним выстроилось еще пятнадцать, и мощный рокот моторов покатился над степью.

Тетушка Долгор и Маруф Игнатьевич смотрели вслед уходящим машинам. Когда комбайны скрылись за холмом и затих гул моторов, набежал ветерок, качнул дверь общежития, кем-то оставленную впопыхах открытой. Она жалобно проскрипела, точно всхлипнула.

— Вот и опустел наш дом, — вздохнула тетушка Долгор.

— Ничего. Пришла бы весна, а птицы прилетят.

— Это так. Однако манатки собирать надо.

А комбайны уже вошли в село. От гула моторов вздрагивали стекла в окнах домов. Женщины и ребятишки выбегали на улицу. А комбайны шли и шли. На переднем развевался флаг. На многих, как боевые ордена, алели вымпелы и звездочки. Комбайны по Набережной улице прошли до конца села, затем выехали на центральную улицу и свернули к мастерским.

В этот же день приехали комбайны и из звеньев. И сразу же в селе стало многолюдно и шумно.

Вечером к Огневым зашел Иван Иванович. Анна была одна. Иван Иванович, не раздеваясь, сел у порога.

— Проститься к тебе пришел.

— Далеко собрался?

— Еду в Зареченск инженером в «Сельхозтехнику». Не мог не зайти.

Иван Иванович теребил поля шляпы.

— Может, вместе поедем? — Иван Иванович выжидательно посмотрел на Анну. Был он какой-то жалкий, беспомощный.

— Поезжай, Ваня. Только водку брось пить. Встретишь там человека и еще жить да радоваться будешь.

— Какие вы все жестокие.

— Со мной жизнь тоже не очень-то ласково обходится.

Иван Иванович встал.

— Прощай, Анна.

— Счастливо, Ваня.

Иван Иванович вышел. Анна в окно смотрела ему вслед, пока он не скрылся, а потом в задумчивости заходила по комнате.

На другой день в двенадцать часов все хлеборобы собрались во Дворце культуры. Зал многоголосо гудел. Анна с Даримой сидели в третьем ряду.

— А что твоего Князя не видно? — спросила Анна.

— Где-то здесь.

— Не обижает он тебя?

— Что ты, Аннушка… Он такой ласковый.

Позади послышался голос Анания.

— Как урожай, Игнат Романович?

— Особо похвалиться нечем.