Рябиновый дождь

Как ни старался Стасис, ничего у него не получалось. Счастливый человек не может быть ни слишком изобретательным, ни слишком веселым, — чтобы так веселиться, как они, нужно было страдать, как они. Всеми силами они стремились скрыть это от посторонних глаз, и это удалось.

Так ничто и не изменилось: Моцкус был снова недоступен, как божок, а ей осталось довольствоваться тем, что было под рукой. После свадьбы Викторас стал появляться возле их озер, его друзья отлавливали рыбу, потрошили, исследовали, а он все бродил по лесу с ружьем на плече. Бируте свыклась с судьбой и поверила, что иначе уже не будет. Она работала, лечила людей, выращивала цветы, а Стасис привозил всякие деревья, растения, украшал их хутор; они ездили по выставкам, фотографировали интересные экспонаты, старались вырастить в своем саду редкие растения, были изобретательны, потому что здесь их ничто не стесняло — ни размеры участка, ни городские заборы.

Но вот в один ветреный и хмурый день к ним пришел Альгирдас Пожайтис. Как и тогда, при немцах, — с полустанка и прямо к ним, не заглянув в свой дом, к своей матери. Хотя холода еще не наступили, он, высокий, заросший густой бородой, был одет в ватные штаны и заношенную душегрейку, в теплый треух и в сбитые, латаные-перелатаные валенки. Он промок от дождя, из-за ворота шел кисловатый пар.

— Не узнала? — спросил дрогнувшим голосом.

— Прошу садиться. — Она и сегодня не может простить себе этот холодный, ни к чему не обязывающий тон, но тогда испытала непонятный страх. — Прошу, — и первой шлепнулась на стул.

Он сел, долго разминал пальцами папиросу, потом постучал ею о стол, прикурил и глубоко-глубоко затянулся.

— Как живешь? — наконец спросил.

— Хорошо.

— А детей много?

— Пока нет.

— Ждете?

— Пока нет. — Она отвечала как на допросе, а он только курил, уставившись в стол.

— И у меня никого нет. А ты с ним счастлива?

— Счастлива. — Она пожала плечами и отвернулась к окну, чтобы не расплакаться. — Счастлива, — хотела добавить: только никто не завидует, но сдержалась.

Неожиданно вошел Стасис и попятился было назад, но остановился, не выпуская дверную ручку, подождал и, убедившись, что ему ничто не угрожает, спросил:

— Значит, пришел?

— Привезли. — Альгис долго барабанил пальцами по столу, потом решительно встал и сказал: — Пусть она на минуточку выйдет.

— Выйди, — попросил ее и Стасис.

Она все еще не решалась.

— Так надо, — повторил муж. — Разве не понимаешь?

Она не знала, о чем они говорили. Теперь ей ясно, что это был за разговор, да и в тот день было ясно: проглотив обиду, она вернулась к двери и услышала:

— …Так вот, Стасис, благодари Бируте и держись за нее, как вошь за ворот. Помни: только ради нее, и не ради кого другого, ты будешь месить грязь в этой юдоли слез. Ты хорошо меня понял?

— Понял, — эхом отозвался Стасис.

— Так вот: она женщина, мы и так принесли ей слишком много бед. Слишком много, ты понимаешь?

— Понимаю.

— Вот так, — сказал Альгис. — И если когда-нибудь по твоей вине она почувствует себя несчастной, я клянусь тебе: ты будешь стократ несчастнее. — Он хлопнул дверью и столкнулся с ней. — Проводи, — скорее приказал, чем попросил.

Они быстро пошли через молодняк, поднявшийся между хуторами, миновали старый лес, луг, а Пожайтис молчал. У самого дома Альгирдас вдруг обернулся, поцеловал ей обе руки и попрощался:

— Он мне все сказал, прости, я был не прав, осуждая тебя. Прости, что ты столько настрадалась из-за нас. — Глаза его заблестели, он наклонился, взял брошенную на землю возле калитки торбу и, не оборачиваясь, пошел в дом.

Она долго не могла опомниться, долго ходила по лесу, бродила по лугам, гадала, вспоминала прошлое, потом вернулась домой.

— Что он говорил тебе? — Встревоженный Стасис ждал ее на дворе.

— Ничего, а тебе?

— Сама знаешь.

— Ничего я не знаю. Ты в чем-то провинился перед ним?

— Ну, как ты не понимаешь?.. Он все еще любит тебя, поэтому и пришел.

Она ничего не сказала, работала весь вечер, работала всю ночь, а утром Стасис обнял ее за плечи и приласкался:

— Иди отдохни. Он парень с головой… И, видно, доброй души, но что тут изменишь?

— Изменить можно, да стоит ли? — задумчиво ответила она, а потом, забившись в какой-то угол, дала волю слезам.

Не успела Бируте как следует забыть про это событие, как однажды Стасис, вернувшийся из городка, еще издали крикнул ей:

— Беда!..

— Альгис?.. — невольно сорвалось у нее.

— Нет, на сей раз меня в армию забирают.

— Ты пугаешь или так просто? — не поверила она.

— Зачем мне пугать? Приказ такой вышел.

— Надолго?

— Может, на год, может, на два.

— И как ты будешь служить с юнцами, ведь ты почти в два раза старше?

— И я не знаю… Но разве там на возраст смотрят?

— Не переживай, эти годы пролетят быстро. Я тебе теплые носки свяжу, продукты посылать буду… Для обоих занятие найдется.

— Я с ума схожу, когда думаю, что ты будешь делать одна?!

— А что я делала, пока мы не были женаты?

— Ты не любишь меня, — стал попрекать он. — Ты ненавидишь меня, но скажи, за что?

— Ведь мы условились никогда не говорить об этом. Я твоя жена, и никто другой мне не нужен.

— А Альгис?