Рябиновый клин

– Английский рожок ничем не сложнее гобоя, ну совершенно ничем! – отмахивалась Вера Самойловна. – По-настоящему труден только кларнет.

– Английский рожок… – упрямо вклинивалась Суламифь-бом-бом-бом-бом, у нее был слегка гундосый голосок простуженного подростка, – как и все музыкальные инструменты, является сущностью, крайне зависимой от качества социальной жизни общества. Для того, чтобы рожок функционировал, вокруг должна быть не станция посёлка Нововязники, а культурно развитая цивилизация. Где там трости брать?

– Ци-ви-ли-зация?! – каркала Баобаб и с той же саркастической ухмылкой оборачивалась к Сташеку. – Немного о цивилизации, мой юный ученик. Английский рожок, этот великолепный инструмент, формировался в конце эпохи Возрождения, в начале эпохи барокко, то есть между пятнадцатым и шестнадцатым веками. Прекрасные времена Монтеверди и князя Гонзаго. Эти ребята писали в основном мадригалы, если никто им не заказывал опер. Мадригалы, запомни, это двух-трёхголосный городской романс для домашнего потребления. Очень доходная вещь для композитора во времена отсутствия «Голубого огонька». Князь Гонзаго был музыкантом выдающимся: он придумал несколько новых аккордов, использовал более развитую гармонию, но и забавным человечком тоже был: на охоте пропадал неделями, и славился пикантными заскоками, например, не мог уснуть, пока на него сверху не клали тушу свиньи.

– Что-о?! Как ты можешь при ребёнке…

– …а однажды, вернувшись с охоты, – невозмутимо продолжала Вера Самойловна, раскалывая щипчиками кусок рафинада в пригоршне левой руки и затем щедро рассыпая осколки по трём чашкам (Сташек никогда не мог понять – зачем рафинад колоть, почему просто не бухнуть в стакан увесистый кусок), – однажды вернувшись с охоты, наш очаровательный князь Гонзаго застал жену с любовником. Вообще-то, её можно понять: если охота тебе дороже грудей и задницы собственной…

– Вера, Вера, опомнись! Перед тобой…

– …и не то смешно, что он порубал их в капусту, а затем волок – по жмурику в каждой руке – вниз по мраморным ступеням шикарной лестницы своего замка, заливая эти белые ступени кровавым шлейфом, а то смешно и поучительно, что после этакого ужаса сосед отдал за него свою дочку.

– Не понимаю, зачем ты всё это сейчас…

– …затем, – парировала Вера Самойловна, – чтобы мой ученик никогда не бросался словами, вроде «цивилизация». Высокоразвитая цивилизация германского духа, с пантеоном великих умов во всех областях человеческой деятельности, совсем недавно, буквально на днях варила из людей мыло и мастерила из кожи профессоров и музыкантов кошельки и абажуры…

– Боже! Боже! – Суламифь-мур-мур-мур вскакивала, бегала по комнате, вскидывала тонкие, всегда озябшие руки подростка, терзала свои бледные виски…

Сташек внимательно следил за обеими: это было куда интересней, чем спектакль какого-нибудь заезжего ТЮЗа, на который водили их целыми классами. Хотя, как и актёры на сцене, обе старухи перебрасывались словами, какими в жизни нормальные люди, и вообще, все известные ему люди не говорят:

– Боже! В тебе нет ничего святого.

– Во мне до хрена святого: например, мой геморрой. Его прошу не касаться: «aut bene, aut nihil[1]»… Аристарх! – она всем телом грузно поворачивалась к Сташеку, доливала из заварочного чайника бурду в его чашку. – Я рассказываю это лично тебе, для того, чтобы ты почувствовал, какими дикими были те времена, впрочем, как и все остальные. «Культура»?! «Развитая цивилизация»?! – выкрикнула она в воздух. – Не смешите меня. А трости: из камыша как вырезали их в пещерные времена, так и сейчас вырезают. Кстати, у нас там есть кооператив «Камыш», который, вообще-то, изготовляет сборные беседки для садов, но попутно промышляет и рожковыми тростями, подумаешь. Что касается скрипичных струн, вспомни-ка, Сула: ты сама начинала своё обучение на струнах из натуральных скотских жил. Мясомолочный комбинат – вот истинное святилище музыки! Прекрасная вещь: и Бах, и Вивальди, и даже Паганини отлично на них играли. Наяривали, отжигали за милую их, виртуозную душу! Правда, эти жилы никогда не строят и рвутся от попадания на них любой жидкости, включая вдохновенный пот исполнителя. – Вновь поворот к Сташеку: – Напомни, Аристарх, я тебе в поезде расскажу известный анекдот, как Паганини якобы играл на последней оставшейся струне. Думаю, полная чушь, но знать полагается.

* * *