Рябиновый клин

Ты что! Для нас тогда рубль – это был пипец, поворот судьбы! Представляешь, сколько раз на этот рубль мы могли домой приехать-уехать? Задача была, конечно, заныкать его, чтоб никто не отнял, ни одна позорная скотина. Мои нычки – ой, это ж целая система. У меня на плече на школьной форме нашивка была, я над ней аккуратненько шов проре́зал и туда по десять копеек прятал, – на метро, на следующие выходные. Само собой, долго эта нычка не продержалась…

Ну и ненавидел же я то проклятое заведение. Постоянно хотелось жрать, жрать, жрать! И чтобы тебя все оставили в покое. Никакой математикой, ни химией, ни физикой я не занимался. Я только в библиотеку нырял: там страшно пахло плесенью, зато были разные-всякие интересные имена на обложках: Джек Лондон, Грин, всякие там «Пингвинские клубы», ну и фантастика, само собой, – Беляева я обожал. А ещё было много журналов «Вокруг света» и такой голубого цвета журнальчик, название забыл, там почти в предконце печатали одну-две главы Рэя Брэдбери. Я читал и перечитывал по миллиону раз, лишь бы не возвращаться в эту проклятую скотскую жизнь…

Для меня тогда всё, что в книгах, было живее и правдашней, чем жизнь вокруг. Я и ночью читал – под одеялом: батарейка такая квадратная и лампочка, ну и читаешь. На уроке тоже: учебник открываешь, а у тебя там тонкая книжка заложена, и ты сидишь, читаешь… А забудешься – херакс! – вокруг хохот, а над тобой учитель склонился и тоже типа внима-а-ательно так читает вместе с -тобой.

Я тогда заикался довольно сильно. Но зато по литературе у меня было твёрдое «пять», хотя сочинения я не писал: у меня что-то… понимаешь… буквы не складываются или, наоборот, лезут как попало, одна впереди другой. Я читал, что это какая-то болезнь и сейчас её уже лечат. А тогда только по башке я и получал. Учительница литературы никак понять не могла: как так получается, что книги я читаю, а возьму ручку, становлюсь идиот идиотом…

Помню, в конце года она вызвала меня на разговор: чего знаю, чего прочитал. Память-то моя хорошо тогда трудилась в полуюношеском состоянии; я все книги помнил чуть не наизусть. Ну и пошёл трещать, как заведённый. И поняла она, что я, в общем, всю библиотеку-то и слопал. А в ней – четыре стеллажа!

Так вот мировая литература со мной познакомилась.

Короче, поселились прямо над нами эти весёлые девушки. Я ж понятия не имел, в чём они, так сказать, специализируются. И такси перед домом стали шнырять постоянно.

И вот, как-то вечерком мы с Шуркой стоим на балконе, запускаем горящие самолётики. Ты его спичкой поджёг, и он – пых-фыр-р-р!! – летит-горит… сизый, лети, голубок!

И тут – хоба! – сверху: «Ой, какие ма-а-льчи-ки хорошенькие! А сгоняйте-ка нам за шампанским!» – «Нам не продадут, тётя!» – «А вы у таксистов. Ну-ка, поднимитесь к нам!»

Мы с Шуркой заходим… А там целая компания: мужики, курево, духами прёт этими… «Плуазоном», ненавижу я этот слащавый запах, но тогда это было модно. Входим, значит, мы с Шуркой так несмело… и нам прямо с кондачка выдают… пять-де-сят рублей!!! Я такие деньги однажды только видел у папани, в руках никогда не держал. Два пузыря, говорят, шампанского и вот вам рублишко за ноги.

Ну, мы ошалели, да? Суёмся к таксисту: «Дядь, шампанское есть?» – «Чё-о-о?» – «Да нас послали…» – «Кто послал? Участковый?» И тому подобное, пока вдруг один из таксистов наклоня-а-ается, достаёт из-под сиденья две бутылки, завёрнутые в газету, берёт у меня полтинник и – досвидос! Сизый, лети, голубок. Мы пулей их на шестой этаж вознесли, и нас похвалили: хорошие мальчики, да…

И тогда, Петровна, мой шустрый мозг произвёл первую в моей биографии гениальную бизнес-идею. Понимаешь, шампанское в те доисторические временочки спокойно продавалось в отделе, где коньяки и сигареты. По шесть с полтиной рубликов. И я представил, как прошу любого душевного мужика в магазине купить мне две бутылки. Пускай там из благодарности отдать ему пятёру. Остальное – себе. Это ж целое состояние! Но это я после, ночью придумал, так как всё время крутил великую сделку в своей воспалённой башке. В тот первый раз не догадался. Мы и рублю-то были рады. Пошли, мороженое взяли – красота! Валяемся дома на своей обоюдной продавленной тахте, ржём, болтаем, мечтаем… Спасибо порочным узбечкам за наше счастливое детство. А дома – что? Телевизор сломан, месяца три не работает, мать – хрен знает где околачивается. Придёт вечером, часов в семь, принесёт набор костей, или как там это называлось, наорёт на нас просто так, чтобы пар выпустить, и стоит до десяти у плиты – варит из костей собачью похлёбку для всей семьи.

Короче, эти барышни полусвета стали частенько меня туда-сюда посылать сбегать. Они добрые были тётки, знаешь, простые душевные тётки. Может, зарабатывали для своих же детей где-то там, на окраинах мира… Нет, я не торможу и не философствую. А если будешь мешать и командовать, то у меня мысль жужжать перестанет. Брось эти свои редакторские монополии.